Железное сердце вермахта

В Озаричском лагере смерти фашисты 9 дней методично убивали «бесполезных людей» – стариков, женщин и детей

Был ещё Саласпилс (Латвия), IX форт в Каунасе, Понары в Вильнюсе, лагерь в Ново-Вильне. (Литва).

Названия стран – Литва, Латвия, Эстония – просто упразднили, а всю Прибалтику стали именовать кратко “Остланд” – Восточный край.

Весной 1944 года командование вермахта создало на территории Белоруссии три концентрационных лагеря. Один из них находился на болоте у посёлка Дерть, второй – в двух километрах северо-западнее местечка Озаричи, третий – у деревни Подосинник в болоте. Комплекс из концлагерей получил название Озаричский лагерь смерти. Немецкие военные не любят вспоминать об этом эпизоде войны, который нанёс несмываемое тёмное пятно на вермахт, офицеры которого всегда любили подчёркивать, что они не такие, как эсэсовцы. Корреспондент «Совершенно секретно» встретился с двумя узниками этих концлагерей, и они рассказали, как сумели выжить в лагере смерти несмотря ни на что.

Концентрационный лагерь «Озаричи» существовал совсем недолго – всего каких-то 9 дней. К 10 марта 1944 года фашисты обнесли болото в Полесском районе Белоруссии колючей проволокой в три слоя по периметру, установили по углам вышки с пулемётами и заминировали территорию вокруг него. А потом собрали в окрестных деревнях и согнали в импровизированный концлагерь свыше 53 тысяч стариков, женщин и детей – они не могли рыть для отступающей немецкой армии окопы и поэтому были бесполезны. Каждому солдату, охранявшему «Озаричи», была выдана памятка с такой инструкцией: «У тебя нет нервов, сердца, жалости. Ты сделан из немецкого железа. У тебя нет нервов и сердца. На войне они не нужны. Уничтожь жалость и сострадание. Убивай всякого русского. Не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик. Убивай!».

19 марта 1944 года наступающая Советская армия освободила 34 тысячи выживших в нечеловеческих условиях. Более 15 тысяч человек погибли.

«Всех, кто не мог идти, расстреливали на месте»

Валентину Ивановну Демидову, носившую в те годы фамилию Карпенко, схватили и отправили в «Озаричи» вместе с матерью и сестрой.

«Сперва нас погрузили в тесные теплушки, где было абсолютно нечем дышать, люди падали в обморок от духоты, – рассказывает корреспонденту «Совершенно секретно» Валентина Демидова. – Нас даже в туалет не выпускали, а потом высадили на какой-то станции, выстроили в колонну и погнали вперёд. По пути погибла моя любимая младшая сестрёнка Анютка. Она не могла идти дальше, потому что споткнулась и подвернула ногу. Расплакалась, присела на землю и сказала, что хочет отдохнуть. И тогда один из охранников её застрелил. Просто подошёл и выстрелил в неё в упор, с абсолютно равнодушным лицом. Бедная Анютка даже испугаться не успела, как умерла. И точно такая же участь постигла всех, кто не мог больше идти. Их расстреливали на месте, без церемоний. За нашей колонной трупы лежали, как хлебные крошки в сказке, нас можно было по ним найти и спасти. Но, конечно же, никто не стал этого делать. Некому было».

В «Озаричи» Валя Карпенко с мамой попали в самый первый день существования концентрационного лагеря, 10 марта 1944 года. По странной иронии судьбы, это произошло в день рождения маленькой Вали – ей исполнилось 11 лет. «Не дай бог никому такие подарки на день рождения получать, да ещё и в таком юном возрасте. «Озаричи» оказались хуже, чем может присниться в самом страшном сне».

Сегодня, когда дети и внуки расспрашивают Валентину Ивановну, что ей пережить было тяжелее всего, она не знает, что ответить. Не может выбрать, потому что ужасным оказалось буквально всё. Первое, что вспоминается, – это постоянное, мучительное чувство голода. Узников практически не кормили, даже ежедневной миски с типовой лагерной баландой им не давали. Поэтому уже через несколько дней в «Озаричах» люди начали терять рассудок от нестерпимого голода.

«Помню, как однажды к ограде лагеря подъехал грузовик. Он был нагружен булками хлеба, испечённого пополам с отрубями. Не знаю, с чего фашисты вдруг так расщедрились и решили нас накормить, но такое было. Они остановились у ограды, внутрь не заехали, и стали кидать булки внутрь, за колючую проволоку. Тут же сбежалась огромная толпа. Люди буквально готовы были убить друг друга, чтобы заполучить целую булку или хотя бы маленький кусочек от неё. Дрались, лезли друг другу на головы, кричали, вопили…. Мама сказала, что нам хлеба все равно не добыть, и удержала меня за руку, когда я тоже хотела побежать к грузовику. Она была права, это было опасно – несколько человек задавили, просто затоптали, когда они упали. Так что мама правильно мне запретила – возможно, она спасла мне жизнь. Но зато и хлеба нам с нею не досталось», – говорит Валентина Демидова.

Чтобы хоть как-то заглушить сосущую боль в животе, Валя жевала сосновые иголки. Но помогало это мало, и с каждым днём она страдала от голода всё сильнее. Однажды маленькая узница стала свидетельницей сцены, которая до сих пор стоит у неё перед глазами. Маленький мальчик увидел, как один из лагерных охранников сидит на крыльце казармы и вымакивает куском хлеба банку с тушёнкой. Мальчик подошёл к нему и со слезами стал просить дать ему остатки. Умолял, упал на колени. Фашист разозлился, встал и пнул ребёнка в грудь с такой силой, что тот отлетел далеко в сторону. А потом спокойно, как будто ничего не случилось, снова сел на крыльцо и доел тушёнку, отбросив опустевшую банку в сторону. Мальчик, которые всё ещё не мог подняться от боли, подполз к ней, схватил двумя руками как настоящее сокровище и спрятал под себя, чтобы никто не заметил и не отобрал. Валя думала, что потом он сам оближет со стенок налипший на них жир. Но она ошиблась: как только ребёнок сумел встать, он пошёл к больной матери, лежавшей под деревом неподалёку. Та заболела тифом, и уже почти не шевелилась – и от болезни, и потому что совсем ослабела от голода. Мальчик стал макать палец в банку и мазать маме губы – он надеялся, что она их оближет, и сможет прожить ещё немного. Сам ни капли не съел, всё отдал матери, чтобы её спасти.

Не меньше, чем голод, узников «Озаричей» мучила жажда. Воду им не подвозили, озера или ручья на территории лагеря не было. Был только снег, но в первое время глотать его решались немногие. «Ни одного нормального туалета никто для нас не построил, поэтому всем пришлось забыть про стыдливость и справлять нужду там, где настигнет – все равно не было ни возможности отойти в сторонку, ни хоть как-то уединиться. Люди были повсюду. Поэтому очень скоро весь снег покрылся жижей из фекалий, чистых участков не осталось. Пришлось пить воду пополам с нечистотами из луж. Её запах я и сейчас помню, смердела ужасно», – вспоминает Валентина Демидова. Самые стойкие пытались сосать влажный мох, но потом жажда неизбежно брала своё, и брезгливость отходила на задний план.

По ночам температура опускалась, и главным врагом узников становились уже не голод или жажда, а холод. «Озаричи» не были похожи на типовой концлагерь, в нём не было построено бараков для узников, и ночевать приходилось прямо на голой земле. Чтобы не замёрзнуть насмерть, дети, чьи родители уже погибли от тифа и голода, сбивались в кучки и согревали друг друга теплом собственных худеньких тел. «Знаете, когда я это будто снова увидела? Когда как-то раз, лет десять назад, сидела дома с внучкой, – в беседе с корреспондентом «Совершенно секретно» говорит Валентина Демидова. – А по телевизору показывали какую-то телепередачу про то, как спасаются от страшных морозов самцы пингвинов в Антарктиде. Они плотно прижимаются друг к другу, и получается огромный круг, внутри которого они стоят плечом к плечу. Когда те, что внутри, согрелись, они выходят наружу и становятся во внешний круг, под метель. И так пингвины всё время переходят из центра плотной толпы наружу. Я сразу же вспомнила про «Озаричи». Именно так мы детьми и поступали. Сбивались в плотную стаю, как пингвины, и по очереди менялись местами. Я когда эту передачу увидела, не выдержала, заплакала… Внучка подбегает, спрашивает: «Бабуля, бабуля, что случилось?» А я даже говорить не могу, только плачу и в экран пальцем тычу: «Смотри, это же мы… Так всё и было».

Разжигать костры и греться у огня узникам было строго запрещено. Тех, кто решался нарушить запрет, расстреливали на месте, без предупреждения. Точно так же сразу стреляли и в каждого, кто осмеливался подойти близко к ограждению из колючей проволоки. К концу существования лагеря возле неё образовался целый бруствер из трупов, их никто не убирал. Трупы были разбросаны и по всей территории концлагеря. Сначала сами заключённые старались укладывать их в ряды, но потом сил на это не осталось, да и трупов стало слишком много.


http://www.perunica.ru/uploads/posts/2016-08/1471890245_1461340278120593569.jpg http://www.perunica.ru/uploads/posts/2016-08/1471890226_30oirlevm44b.jpg

«Убивали грудных детей»

«Сейчас я одного не могу понять – почему я тогда не тряслась все время от страха. Только в самый первый день было очень страшно, а потом всё было, как в страшном сне: когда вокруг происходит какой-то кошмар, а тебе кажется, что всё нормально, так и должно быть. Наверное, чувства притупились. А может, помогло, что я была ещё совсем маленькой, а дети быстро привыкают к любой ситуации», – говорит Валентина Демидова.

Каждую минуту, проведённую в лагере смерти, маленькая Валя верила – их с мамой обязательно спасут. Придёт Красная Армия, и всех освободит, ведь не зря же вдалеке периодически слышна канонада. Значит, помощь где-то близко. Эта слепая вера помогала девочке продолжать бороться за собственную жизнь и не сойти с ума в непрекращающемся кошмаре.

Валентина Демидова вспоминает: «В «Озаричах» было с чего разума лишиться. Одна женщина помешалась, когда прямо у неё на руках умерли двое маленьких детей. Она сначала сидела неподвижно, а потом вдруг встала и начала кружиться, что-то громко петь. Охранник подошёл и пристрелил её, чтобы замолчала и не мешала ему своими криками. Убивали и грудных детей, чьи матери умирали от тифа. Если ребёнок начинал орать на руках у мёртвой матери, в него стреляли. Ну а самый страшный, наверное, случай был, когда одну девочку, совсем молоденькую, лет пятнадцати-семнадцати, охранники увели с собой в казарму на ночь. Наутро они выбросили наружу её тело. Оно было страшно изуродовано – груди отрезаны, нос тоже, всё в синяках… Даже вспоминать про такое не хочу».

Фашисты специально свозили в «Озаричи» всех больных тифом из больниц и окрестных деревень. Их привозили на грузовиках и сбрасывали вниз как мешки с цементом. «Взрослые говорили, что они делают это специально, чтобы мы все заразились. И когда наши солдаты придут нас освобождать, они тоже заразятся и заболеют, поэтому не смогут продолжить наступление на фашистов. Так немецкая армия может выиграть время», говорит Валентина Демидова. Во многом эти расчёты оправдались – в части из армии генерала Павла Батова, освобождавшей «Озаричи», действительно была эпидемия тифа.

Не дожив всего один день до освобождения, умерла мама Вали Карпенко. Девочка легла на землю рядом с ней и прижалась к её остывающему телу. Она бы замёрзла насмерть, если бы какая-то женщина не подняла её и не растормошила. «Мамино тело стало совсем холодным, об него нельзя было больше согреться», – с горечью в голосе, рассказывает она.

К вечеру 18 марта лагерная охрана исчезла неизвестно куда. Некоторые узники решили, что можно попытаться сбежать, и попробовали это сделать. Как только смельчаки выбирались за колючую проволоку, они подрывались на минах. «Те, кто не умер сразу, лежали, стонали, просили о помощи, а мы боялись к ним подойти». Так стало понятно, что повсюду мины.

Освободили выживших заключённых 19 марта 1944 года. Сапёры расчистили узенький проход среди мин и вывели по нему всех, кто ещё держался на ногах. Потом вынесли на носилках больных и умирающих. «Их было столько, что носилок не хватало. Поэтому брали только тех, кто шевелился. Помню, как одна маленькая девочка тогда спасла жизнь своей маме. Женщину не хотели выносить, солдаты решили, что она уже мертва. Но девочка где-то отыскала осколок зеркала, подозвала солдат, и поднесла при них этот осколок к маминым губам. Только когда они увидели, что он запотел, умирающую положили на носилки», – говорит Валентина Демидова.

Осиротевшая Валя Карпенко не помнит, сколько она пролежала в медсанбате, куда её и других больных тифом детей из «Озаричей» доставили освободители. Помнит только, что всё время снова мучилась от голода. Чтобы детям не стало плохо, им не давали сразу много еды. Говорили, что восстанавливать нормальное пищеварение нужно постепенно. Поэтому сначала поили одним рисовым отваром, и лишь потом понемногу начали вводить в рацион обычные продукты. «Многие дети, лежавшие в том же госпитале, что и я, всё равно умерли от тифа. Мне повезло, я выздоровела. А потом повезло ещё раз – меня отыскала и забрала моя тётя Тося. Она меня и растила – у неё после войны тоже никого, кроме меня, не осталось. Все погибли, и муж, и родные дети», – рассказывает Валентина Демидова.

Тётя строго запретила девочке где бы то ни было упоминать, что она побывала в фашистском плену. Объясняла, что за такое её могут арестовать и отправить в Сибирь. И Валя послушно скрывала «позорную тайну» и во время учёбы в школе, и в институте. Собственным детям рассказала обо всём, лишь когда они стали уже совсем взрослыми.

«Сейчас, оглядываясь назад и подводя итоги, я могу сказать, что прожила хорошую жизнь. Я стала учительницей литературы, как и мечтала с детства, всегда любила свою работу. Вышла замуж за любимого человека. С ним мы воспитали двоих детей. Сейчас у меня пять внуков и правнучка. В общем, мне есть чем гордиться. И знаете, что я хочу сказать? Что если бы не те страшные дни в «Озаричах», то, может быть, моя жизнь не сложилась бы настолько удачно. После пережитого в этом концлагере, я научилась относиться к каждому дню как к подарку. Всю жизнь помнила, что его могло и не быть. Я могла погибнуть, как тысячи точно таких же детишек, как я. «Озаричи» заставили меня понять, какое большое счастье – просто жить. И единственное, о чём я мечтаю, – это чтобы моим детям и внукам не довелось испытать таких же лишений, как мне и всему нашему поколению. Лишь бы не было войны», – подвела итог беседы с корреспондентом «Совершенно секретно» Валентина Демидова.

«Фашист вырезал у меня на груди красную звезду»

Пребывание в фашистском плену оставило глубокие шрамы не только на лице Людмилы Ивановны Щербеневой, но и на её сердце. Эти шрамы не зажили до сих пор, поэтому она не любит говорить о пережитом. Хранит воспоминания в тёмных подвалах памяти, точно так же, как никогда не снимает тёмные очки. Однако иногда решается спуститься в этот подвал, поскольку понимает – как человек, который выжил, она обязана рассказывать о том, как страдали и погибали рядом с нею тысячи невинных людей. Это необходимо, чтобы кошмар фашизма не повторился.

«Я родилась в 1930 году, и когда началась война, мне было всего 11 лет, – рассказывает корреспонденту «Совершенно секретно» Людмила Щербенева, носившая в те годы фамилию Тишина. – Мой отец был командиром Красной Армии, и мы с семьёй жили вместе с ним в Бресте. Помню, как 22 июня мы проснулись от страшного грохота, казалось, что прямо над нами разразилась страшная гроза. Но папа сразу понял, что это не гроза, а война – он понимал, что она неизбежна, и постоянно держал наготове рюкзак с вещами для нас на первое время. Услышав грохот на границе с Польшей, он закричал: «Мать, собирай ребят! Это война». Обнял на прощание меня и братьев, поцеловал маму и велел нам бежать на вокзал. А сам помчался в свою часть. Так мы и расстались. В следующий раз мы увиделись с ним через много лет после Победы. Он долго меня разыскивал, а когда нашёл, не узнал – ещё бы, ведь он-то помнил маленькую хорошенькую девочку, а увидел взрослую женщину с израненным лицом. Папа, мой брат Герман и я – единственные из всей нашей семьи, кто остался жив».

Мать Люды Тишиной не послушалась мужа. Она заявила, что как партийный работник не имеет права сбежать в такой ситуации, поэтому отправила детей из осаждённого города одних, поручив присматривать за ними сестре мужа. На вокзале они увидели её в последний раз. Когда город захватили фашисты, смелую женщину повесили как члена КПСС и жену красного командира. Об осиротевших детях все годы войны заботилась тётя. А в феврале 1944 года их всех схватили и отправили в «Озаричи». По дороге, когда колонну заключённых гнали в Минск, старшему брату Герману, который был старше Люды на год, удалось сбежать. Он попал к партизанам, воевал до самой Победы. Младшему брату Серёже не повезло: по дороге он выбился из сил, и один из конвоиров застрелил его, чтобы уставший ребёнок не задерживал всю колонну. Расстреливали всех, кто отставал по пути.

В итоге в «Озаричи» добрались не четверо членов семьи Тишиных, а двое. В первые дни заключения, пока ещё были на это силы, дети собирались в кучки и пели советские песни. «Так нам было легче. Так больше верилось, что нас обязательно освободят, а без этой веры мы бы не выжили», – говорит Людмила Щербенева. Бойкую Люду чаще всего просили спеть песню из фильма про Буратино – о чудесной стране, спрятанной за закрытой дверью, которую она выучила в пионерлагере «Артек». Чтобы не попасться охране, дети обычно выставляли «часового» – он должен был стоять «на шухере» и поднять тревогу, если один из фашистов окажется поблизости.

Однажды «часовой» задремал. И когда Люда как раз пела песню «Если завтра война», она почувствовала, как чьи-то грубые пальцы схватили её за ухо. Внезапно появившийся из темноты фашист закричал: «Руссиш швайн! Партизанен!», повалил на землю и начал пинать маленькую узницу. Но девочка не заплакала от страшной боли, и разбитыми в кровь губами тихонько продолжала петь: «С нами Сталин родной, и железной рукой нас к Победе ведёт Ворошилов!» Тогда озверевший садист выхватил кинжал и полоснул им по груди Люды. Она потеряла сознание.

«Как мне потом рассказали, меня спасла одна из надзирательниц, фрау Анна. Она пожалела меня и вырвала из рук этого изверга. Отнесла к себе в казарму, уложила на кровать и перевязала рану, – рассказывает Людмила Щербенева. – Оказалось, что тот фашист вырезал у меня на груди красную звезду. Эти шрамы остались до сих пор, как и следы от укуса немецкой овчарки, впившейся мне в руку. Другой охранник однажды натравил на меня собаку за то, что я сказала одному маленькому мальчику, чтобы тот не плакал – скоро фашисты замёрзнут, и нас всех освободят. И в этот раз меня снова спасла все та же добрая фрау Анна – приказала отозвать собаку, едва не вцепившуюся мне в горло».

В ночь на 19 марта оставшиеся в живых узники заметили, что охрана куда-то исчезла, вышки опустели. Вскоре на дороге, ведущей к лагерю через минное поле, появились несколько советских солдат. Они предупредили, что не нужно никуда идти, надо оставаться внутри огороженного колючей проволокой периметра и дожидаться прибытия сапёров, которые разминируют лагерь. Однако поняв, что перед ними открылся путь на волю, обезумевшие от пережитых страданий люди уже не слушали их слов. Они сломали ворота и побежали навстречу долгожданным освободителям. И попали прямо на минное поле.

Люда Тишина и её тётя, взявшись за руки, побежали одними из первых. «Всё, что я помню, это яркую вспышку. Как потом выяснилось, рядом с нами разорвалась мина. Тётя погибла, а я выжила. Солдаты заметили, что я ещё дышу, когда собирали трупы погибших и подчищали поле. Они доставили меня в партизанский лазарет, где я и пришла в сознание. Мою жизнь спасла Алевтина Николаевна, которая была врачом в отряде разведчика Николая Кузнецова. Из этого лазарета, когда мне стало лучше, меня отправили на большую землю, в госпиталь на улице Советской в городе Молотове, чтобы продолжить лечение. Там мне сделали 18 челюстно-лицевых операций – взрывом мне разворотило всё лицо, врачам пришлось собирать его буквально по кусочкам. А кожу для пересадки мне пожертвовал солдат-узбек, огромное ему спасибо, за то, что подарил мне новое лицо. Я очень ему благодарна и, когда смотрю в зеркало, всегда помню, что кожа на моём лице – не моя. Остальные бойцы, лежавшие в этом госпитале, тоже меня жалели, старались угостить чем-нибудь вкусным. А я пела им песни – конечно, когда уже смогла петь», – вспоминает Людмила Щербенева.

«Не рассказывайте, что были в плену у врага»

Люда Тишина была уверена, что все её родные, включая брата и отца, погибли. Поэтому после выписки из госпиталя, где она провела 8 месяцев, осиротевшую девочку отправили в детский дом в деревне Аникино. Помимо Люды, в нём было ещё шесть малолетних узников фашистских лагерей, которым повезло выжить в плену.

«В 1948 году нас всех решили перевести в Соликамск. Перед тем как отправить нас туда, директор аникинского детдома всем строго-настрого наказал никому и ни за что не рассказывать, что мы были в плену у врага. Сопроводительные документы он нам тоже переделал, убрал из них все упоминания про концлагеря. Мы были уже взрослые, и прекрасно понимали, почему он так поступил: ко всем пленным в те годы относились как к изменникам, предателям Родины. Хотя как маленькие дети могли быть виноваты в том, что попали в плен? До сих пор не понимаю. Директор пытался уберечь нас хотя бы от этого кошмара», – говорит она.

Мирная жизнь Людмилы Тишиной сложилась намного лучше, чем она предполагала, когда видела своё отражение в зеркале. Она окончила Соликамское медучилище, устроилась работать фельдшером в Пермь-Сергинский район (сейчас он называется Кунгурским). Однажды зимой, когда началась снежная буря, у одной из деревенских женщин случился приступ аппендицита. Нужно было срочно делать операцию, чтобы она не умерла, а хирург не смог приехать из-за разразившейся снежной бури. Больше помочь было некому – на 26 деревень приходился один фельдшер. Чтобы спасти жизнь больной, Людмила на свой страх и риск вырезала ей аппендицит. «Мне сперва объявили выговор за такое самоуправство, а потом, когда стало понятно, что с моей пациенткой все хорошо, решили поощрить и отправили учиться в мединститут в Пермь», – вспоминает она.

Людмила решила, что станет педиатром и будет спасать детей. Студенткой познакомилась с будущим мужем. Ему пришлось долго ухаживать за стесняющейся своих ран девушкой – на предложение руки и сердца она раз за разом отвечала отказом. «Я согласилась, только когда Николай Щербенев сказал, что он сам фронтовик и хорошо знает цену шрамам от боевых ран. Дал слово, что несмотря ни на что будет любить меня всю жизнь, до самой смерти. И слово это сдержал. Мы жили с ним душа в душу, четверых детей вырастили – двух сыновей и двух дочерей. Я часто думаю, что может, если бы не моё покалеченное лицо, мне не повезло бы встретить такого хорошего человека. Кто знает, сложилась бы моя жизнь так удачно, если бы не тот роковой взрыв», – рассказывает Людмила Щербенева.

В 1989 году, когда побывавшие в фашистском плену перестали скрывать своё прошлое, Людмила Щербенева решила создать Пермское краевое отделение Российского союза бывших малолетних узников фашистских концлагерей. Дала бесплатное объявление в газету в надежде, что она не одна такая, есть в Перми ещё люди, которые прошли через этот ад, но боятся об этом рассказать. И понемногу люди стали приходить, рассказывать о пережитом. А когда нужно было выбрать председателя отделения, все они как один проголосовали за Людмилу Ивановну. «В 1991 году нас в Прикамье было почти четыре тысячи, сегодня в живых осталось чуть больше 200 человек. Кстати, тот мальчик, что стоял в «Озаричах» «на шухере», заснул и не предупредил меня, что охранник рядом, все ещё жив. Живёт в Москве, и каждый раз, когда мы с ним встречаемся, просит у меня за это прощения. Но я, конечно же, на него зла не держу – ведь он совсем маленьким ребёнком был. Я и на ту мину больше не злюсь. Даже к немцам у меня зла нет, среди них
ведь были и хорошие люди, как фрау Анна. А вот фашизм ненавижу. Это он во всем виноват. Тот не человек, кто забудет, что такое нацизм».

Анна Грушницкая