Доброволец с Урала: «ВСУ загоняли под ногти иголки, надевали мешок на голову»
На родину из украинского плена вернулся свердловчанин-доброволец.
Как он выбрался из вырытой для него могилы, какие показания давал на допросах, в чем ему признались боевики — в шокирующем интервью. Доброволец с Урала рассказал о пытках в украинском плену.
На его глазах украинцы расстреляли командира, самого его дважды выводили на расстрел, а один из украинских военных хотел отрезать ему уши, чтобы обзавестись «трофеем».
Это не выдумки — это реальная история свердловчанина, попавшего в плен под Луганском. Но даже после всего пережитого он не испытывает ненависти к украинцам, считая их обманутым, но братским народом.
Воевать в Донбасс Владимир Корнелюк из Дегтярска вместе с другом из Ревды отправился прошлым летом, после того, как увидел по телевизору, что творится на Украине.
Вместе с другими добровольцами ребята добрались до пропускного пункта в Изварино, перешли границу и прибыли в штаб ополчения, в Краснодон. Владимира зачислили в противодиверсионную группу. Впрочем, много повоевать не довелось: уже на 10-й день Владимир попал в плен к украинцам.
В тот момент на Юго-Востоке творилась настоящая неразбериха: части Вооруженных сил Украины (ВСУ) пытались зайти как можно глубже на территорию Донбасса, разрезая хлипкую оборону ополчения или вовсе не встречая никакого сопротивления. В результате все подразделения перемешались.
«Командир наш уехал куда-то, а тут поступил приказ из штаба выдвинуться в Новосветловку на занятие позиций, — вспоминает Корнелюк. — А «айдаровцы» спустились с севера и перерезали трассу как раз в Новосветловке. Получилось, что мы попали в засаду. Меня и двух товарищей взяли прямо у памятника Ленину.
По словам Володи, его командира расстреляли у него на глазах, прямо возле монумента, затем — еще троих бойцов. «Потом и мне командуют: „Вставай, сепаратист, иди, гад, сюда!” Подошел я к другим задержанным, стою и думаю: „Ну все!” Даже не могу вам передать, что у меня было в голове в тот момент. У меня еще российский флаг в кармане был. А когда сзади кто-то крикнул: „Оставить!” — в голове вообще все поплыло».
— Сколько вас попало в плен?
— Человек тридцать. «Сгрузили» всех в здание магазина, и тут заскакивает кто-то из их украинских бойцов и говорит: «Мне надо уши! (типа „трофей” такой), вон того выводи — он, по-моему, русский». И показывает на меня. Выводят меня из магазина, а перед ним — асфальтовая площадка, и прямо в ее центр падает мина. Слева и справа от меня стояло по паре человек, впереди — еще двое. Троих убило, двоих ранило, а я стою — и хоть бы пылинка с меня упала! Пока они все падали, я обратно в магазин зашел и лег на пол.
— Какие мысли были в тот момент?
— Я подумал, что есть, наверное, какой-то ангел-хранитель, который помог мне избежать и расстрела, и отрезанных ушей. До этого у меня уже была в жизни ситуация: 11 лет назад попал в серьезную аварию — весь переломался, сердце останавливалось, клиническую смерть дважды пережил. Матери тогда уже не было в живых, а жене, отцу и сестре сказали: «Он не выживет». Но я как-то выкарабкался. Видимо, кто-то считает, что тут, на земле, я пока еще нужен.
— Где вас держали?
— Из Новосветловки нас перевезли сперва в Луганской аэропорт (там их десантура тоже нас «пометелила» нормально), затем увезли в поселок Победа (севернее Луганска, в районе Новоайдара) и передали десантникам Хмельницкого полка. Экскаватор копает яму, а их бойцы «угорают» между собой: «Сейчас этих всех туда, пару гранат кинем и закопаем обратно».
Меня дергают: «Вставай!» А у меня нога отбита, колено болит — кое-как встал, весь в крови. Бери, говорят, лопату, равняй. Мы лопатами все стены подравняли, и нас всех туда — в яму. Яма была где-то три на пять метров, высота — два с лишним. Вместо потолка над нами висели два тента из мешковины, за углы на кольях растянули. От дождя это немного спасало, но наполнялись такие «бассейны» быстро, так что сливать приходилось. Кинули нам ткань от армейской палатки, мы на ней и спали, ей и укрывались.
— Вас пытали?
— Первое время был просто ад — постоянно допрашивали. Я сижу связанный, а у меня иголки из ног торчат — штук восемь под ногти загоняли. Нормальные люди будут так делать? Я первый раз в жизни испытал такую боль. Но не только это было: связывали, пакет на голову надевали. Уже почти задыхаешься, сознание теряешь, потом раз — опять в чувство приходишь. Ну, и просто били. Заходят человека три-четыре, роняют тебя на пол, ствол суют под нос, нож к горлу. А ко мне еще было особое отношение: я один был в плену россиянин (все остальные местные) — на мне отыгрывались: «Ты у нас — на десерт».
— Зачем они это делали?
— Пытались выбить сведения: где какие позиции, что знаешь. Такие методы добычи информации у СБУшников. Но логики в том, что они делают, нет никакой. Как они проверят? От фонаря им несешь бредятину, врать начинаешь — просто чтобы не трогали. Главное — самому запомнить, потому что на следующий день тебя опять притаскивают и начинают то же самое делать. Уже потом, когда мы вышли из плена и общались между собой, оказалось, что правду им толком никто не сказал. Может, кто-то и выдал какие-то тайны, но ничего серьезного.
Единственная правда, которую я выдал — что у меня в Волынской области есть дом, фамилия у меня Корнелюк, а корнями я с Украины. И это мне помогло: я склепал байку, что якобы в России я в розыске, мне предложили здесь, на Украине, подзаработать на оружии, поэтому я и пришел в ополчение. Много спрашивали про политические взгляды.
— Перевел себя из разряда политических в уголовники?
— Да, схитрил, а что было делать? Надо было как-то выживать, война есть война. Но постепенно у нас с некоторыми наладилось общение: то самогонки в яму принесут, то сала нарежут, то чаю дадут. За жизнь поговорить с нами любили — оказалось, нормальные ребята. Были, конечно, и те, кто упорно твердил: «Нам надо в Евросоюз!» Я отвечал: «Что вам там делать? Работать на Европу? Вы и так в нее ездите и работаете. Но свободно вам там дышать никто не даст, никогда вы не будете чувствовать в ней себя как дома».
Потом уже, после плена, даже возникла мысль: а что, если мне придется на них оружие направить? Вот это для меня было бы самым страшным. После плена я понял, что это такие же нормальные люди, как мы, но им пропаганда, которая прет из всех телевизоров, голову забила.
— Удавалось кого-то переубедить?
— Были многие, которые говорили: «На фига мне эта война?» Но у нас с ними большая разница: там принудиловка. Я рассказывал, что в ополчении никто никого не заставляет, люди едут сами, потом что они патриоты, потому что считают, что в Донбассе живут наши родственники.
«А вы устроили геноцид, свой народ убиваете! Ради чего? Ради Евросоюза? А почему с Россией-то нельзя мирно жить, что она вам плохого сделала? Я бы сидел спокойно дома, но я просто посмотрел, как ваша армия поступает с детьми, со стариками, с мирными жителями. Это ваши же родственники, ваш народ, а вы его убиваете! Поэтому мы ваш народ от вас и защищаем», — говорил я.
Они говорят: «С армии нам никуда не сорваться. Была бы возможность не воевать — мы бы пошли домой в огороде колупаться, но нас заставляют. Либо ты идешь служить, либо садишься на пять лет в тюрьму, а до тюрьмы ребята тоже не доезжают. Сколько с тюрем батальонов выпустили наемных: идите, кровью искупайте!
Если кто-то хочет свалить — пожалуйста, снайпер тебя прикончит». Страшные вещи у них творились! Кстати, встретил там человека из Горного Щита, из-под Екатеринбурга (правда, на момент начала войны он уже жил там, на Украине, несколько лет и, видимо, уже потерял представление о том, что происходит в России). Командир украинского батальона был москвич: там наших придурков из России хватает.
— Как вам удалось сбежать?
— Пока мы были в плену, наши под Луганском их разбили: 29 августа освободили Новосветловку, и в поселок Победа, где нас держали, пошел поток раненых. Мы, как говорится, «уши грели»: слышно же было, о чем они разговаривают. Был у них один пацан, вроде нормально с ним разговорились, он говорит: «Там полная…! В аэропорту очень много украинских военнослужащих полегло».
Некоторые ВСУшники приезжали злые: залетают к нам в яму человек по пять-шесть и давай всех подряд «метелить» — вымещали на нас злобу. Но СБУшники в последние моменты уже не давали нас в обиду: приказано было к нам никого не пускать. Я так понимаю, что готовился какой-то обмен примерно 28–29 августа, но в связи с активными военными действиями его перенесли на сентябрь, а в тот момент мы уже бежали из плена.
— Как это произошло?
— В первых числах сентября наши начали обстрел поселка Победа. Три дня бомбили их позиции, а третьего сентября раскрошили все конкретно. И они решили отходить из поселка — мы их раненых на себе тащили. Комбат их был ранен — я лично помогал ему раны обрабатывать. По-людски как-то все было.
Отошли мы километров на пять, ночь провели в лесу, и наутро они нас отпустили. Мы могли бы и раньше куда-нибудь в лес уйти, но пес его знает, что там у них понатыкано, где какие мины. Поэтому нам было лучше вместе с ними бежать, а наутро они махнули на нас рукой: идите! Дали немного еды с собой. У них у самих-то техники не было, чтобы бежать.
Когда мы пришли в Трехизбенку, паренек один местный нам здорово помог — приютил, накормил, дал гражданскую одежду. У него дома мы помылись, побрились, привели себя в порядок — как никак семь дней шли полями-лесами! Я даже через интернет с домом списался, сообщил сестре, что все нормально.
Потом со штабом созвонились — нам дали команду, чтобы мы сидели на месте, мол, приедет группа и нас заберет. Я говорю ребятам: «А сами-то мы что? Неделю шли, 10 км осталось до наших, а мы будем сидеть и кого-то ждать? Да это бред!» Пройдя через плен, уже не веришь ни в какие сказки. Да и паренек этот говорит: ВСУ-шники, бывает, ходят по домам, проверяют. В общем, решили мы уходить, не стали никому ничего сообщать (мало ли что), определились, где будем пересекать линию фронта (переплывать речку), взяли удочки и пошли.
— Какие удочки?
— Обыкновенные, рыбацкие — паренек нам дал: якобы мы рыбаки, на речку пошли. Замаскировались так! Идем по поселку — а тут «Правый сектор» туда-сюда ездит! Так что помогли удочки!
Прямо на берегу переночевали и уже с рассветом пошли. Выходим к какой-то деревеньке — там уже наши стоят — пацаны, казаки. У каждого из нас в швы одежды были спрятаны бумажки, обернутые скотчем, с телефонами штаба (если вдруг растеряемся). Боец на блокпосту крикнул командира, я ему подаю бумажку — набирай, говорю, мы из плена идем. Тут же нам организовали чай, перекус. Оборачиваемся назад — и в километре от нас видим украинские позиции. Пришла за нами машина, отвезли сперва в Славяносербск, затем в Краснодон, в штаб.
— Не устраивали вам допрос, как НКВД в годы Великой Отечественной тем, кто бежал из плена?
— Я даже письменных объяснений никаких не давал — так, попросили в двух словах описать. Сидели в командирском кабинете, но желающих послушать много было — полный кабинет набился.
— Плен как-то повлиял на тебя?
— Я стал по-другому относиться к жизни, взгляды поменялись. Сейчас смотришь на все мелочные проблемы, которыми вечно забита голова, и уже не считаешь их проблемами. Я перескочил этот барьер, когда запросто мог умереть, но выжил и при этом не сломался. Можно сказать, мне это даже пошло на пользу. Для чего-то надо было все это вытерпеть, выдержать.
— Почему все-таки вернулся домой?
— Отношения с женой наладились. Точнее, она еще не была мне женой, но перед поездкой мы с ней расстались, а тут снова начали общаться по интернету. Я решил съездить к ней на день рождения, после чего собирался вернуться в Донбасс. Но приехал — и не смог уехать, остался с семьей. Правда, с Украиной мои отношения не разорвались, а еще больше укрепились. Вместе со мной на Урал приехал Юра — ополченец, бывший шахтер из Суходольска. Вроде как в гости, посмотреть, как в России люди живут. И, представляете, сошелся с моей сестрой! Был сослуживцем — стал родственником.
— Чем сейчас занимаешься?
— Строю дома — срубы поднимаем, отделку выполняем. У меня своя бригада, сейчас три объекта в работе, вертеться приходится, как белке в колесе.
— Больше на войну не собираешься?
— Посмотрим, как будут развиваться события. Конечно, там каждый человек на счету и, возможно, моя помощь еще понадобится. Надо будет — поеду. У меня все происходит по зову сердца, сам я мало что решаю. Но пока я здесь, с семьей, в сентябре будет свадьба.
