Доля диктатора

Свою вину Беннон не признает, но нас это уже не интересует — удивляет (и смешит) размер суммы, из-за которой советник (пусть и бывший) президента США получил проблемы с законом. В России эти миллионы выволакивают мешками при обыске квартиры какого-нибудь подполковника. При этом попались соучредители фонда Беннона на какой-то чепухе — купили люксовые внедорожники «не по зарплате».

В Москве миллиона долларов Беннону не хватило бы, чтобы поселиться в престижном доме.

И никого в России не удивляют поместья и дворцы людей, которым не хватило бы на них своей зарплаты за тысячу лет.

Итак, в Америке с подушевым ВВП в 60 тысяч долларов в год бывший советник президента идет в тюрьму за соучастие в присвоении миллиона, в России с подушевым ВВП в шесть раз меньше этим миллионом никого не напугать. 

Вообще, судя по уровню потребления, объемам продаж элитных квартир и автомобилей, масштабу и ценам рынка эскорта, долларовых миллионеров в России намного (на порядок) больше, чем это предполагает официальная статистика. В принципе, любой, кто занимает у нас должность генеральского уровня, ведет образ жизни, подходящий долларовому миллионеру где-нибудь в Майами. Тут не коррупция, тут что-то другое, более сложное и системное. Тут целая экономика.

В России любят жонглировать термином «коррупция», приклеивая его везде, где только можно. Принято считать, что уровень коррупции в РФ, сопоставимый с уровнем коррупции в Уганде и Папуа — Новой Гвинее, является тормозом экономического роста. 

Если бы все это было так просто! Традиционно «коррупцию» у нас любят представлять исключительно как «получение взяток» какими-то нехорошими людьми, за это в России даже в отдельных случаях кого-то наказывают.

Но экономическая теория давно отличает «взятки» от «воровства публичных активов».

Больше того, исследователи смотрят на вопрос такого воровства довольно цинично, изучая его как фактор, влияющий на рост (или падение) экономики страны. 

На самом деле даже прямое чиновное воровство с точки зрения экономической теории на коротком временном отрезке не наносит обществу критического ущерба. Звучит несправедливо, но внедорожник, купленный на казенные средства и подаренный начальником своей любовнице, — это проигрыш для бюджета, но выигрыш для самой любовницы, которая тоже является членом общества. А оплачивая бензин, техобслуживание и парковку этого подарка, девушка будет увеличивать ВВП страны.

Часто ущерб от коррупции принято считать в «непостроенных» школах или больницах, мол, деньги, которые чиновник вложил в очередной дворец, могли бы превратиться в детскую площадку. Но в краткосрочном периоде для экономики в целом безразлично, что именно будет построено на бюджетные деньги, — в любом случае поставщики товаров и услуг на строительство заработают свое.

Однако «вдолгую» все это выглядит иначе, и здесь экономисты могут рассказать немало интересного.

Оценивать уровень начальственного воровства лучше всего не в абсолютных цифрах, а в процентах от годового ВВП. Всемирный банк еще двадцать лет назад составил рейтинг знатных начальников, успешно расхищавших национальное достояние своих стран. В этом смысле лидером рейтинга оказался индонезийский генерал Сухарто, утащивший порядка $35 миллиардов.

Для этого Сухарто понадобилось 30 лет власти, и ежегодно он клал в карман 1,3% годового ВВП

Номер два — филиппинский президент Маркос. У власти он был не так долго, как Сухарто, и скопил меньше — $10 миллиардов, однако для этого ему пришлось присваивать 4,5% ВВП в год.

Заирский вождь Мобуту продержался у власти столько же, сколько и Сухарто, но страна у него была победнее, поэтому, воруя по 1,8% годового ВВП, он собрал $5 миллиардов. Примерно столько же присвоил нигерийский президент Сани Абча всего за пять лет, обращая в свою пользу 3,7% ВВП в год. 

Список был бы неполон без гаитянина Дювалье с его культом личного бессмертия и «эскадронами смерти», который за 15 лет собрал без малого миллиард — вроде и немного, но в нищем Гаити ему пришлось для этого воровать по 4,5% ВВП — как филиппинцу Маркосу.

Можно заметить, что доля, которую диктатор берет себе за труды по поддержанию «духовности» и «державности», колеблется от 1,3 до 4,5%.

Видимо, верхняя планка — это и есть некая пороговая граница, превышать которую не рекомендуется — иначе экономика не будет развиваться совсем. Однако все страны во время руководства правителей-расхитителей показали совершенно разные экономические результаты — Заир при Мобуту опрокинулся в нищету, Филиппины при Маркосе развивались ни шатко ни валко, но скорее «со знаком плюс», а Сухарто добился устойчивого экономического роста, впрочем, оборванного крахом экономики во время кризиса 1997‒98 годов.

Эффектное объяснение этому феномену предложил экономист Андрэ Вейдеман, профессор Tennessee State University, один из мировых экспертов в области изучения коррупции, в статье «Looters, Rent-Scrapers, and Dividend-сollectors», что можно перевести как «Мародеры, выжиматели ренты и собиратели дивидендов».

В представлении Вейдемана, режим вроде того, который был устроен в Заире, — это классическое мародерство — систематическое хищение общественных средств и собственности, массированное вымогательство взяток всеми категориями госслужащих.

С точки зрения экономики это представляет собой форму перераспределения национального благосостояния и может давать эффект сверхпотребления (который легко спутать с «ростом», когда роскошные кабаки, лимузины и бриллианты на шеях холеных шлюх выдаются за доказательство процветания страны). Но долгосрочного роста здесь не может быть, потому что никто не будет делать никаких инвестиций — их могут отобрать в любую секунду, потому что так захотелось даже не главному начальнику, а какому-нибудь подполковнику.

Выжимание ренты — более продвинутый способ присвоения национального благосостояния.

При этом не следует думать, что рента в данном случае — это доходы от нефти, газа или металлической руды.

Согласно Вейдеману, rent-scraping — это сознательное манипулирование экономической политикой и макроэкономическими показателями, с тем чтобы обеспечить правящей группировке регулярный источник дохода. Например, учредив как-бы-государственную монополию, а затем распределяя прибыли от ее деятельности между теми, кому положено быть богатыми. Так делали на Филиппинах при Маркосе, и это позволяет обращать в свою пользу даже большую часть народных денег, чем прямое вымогательство.

Самый же эффективный — с точки зрения минимизации экономического ущерба — это «собирание дивидендов», то есть система неформальных «отчислений» определенного процента доходов частных компаний в пользу руководства санкционирующего их деятельность. Но начальники берут свою долю не за страх, а за совесть — реализуя экономическую политику, действуя и предоставляя услуги, позволяющие частному бизнесу зарабатывать. 

Так, к примеру, поступал Сухарто в Индонезии. Исследователи Раймонд Фисман (Columbia University) и Эдвард Мигель (University of California), рассказавшие об устройстве индонезийской коррупции в книге «Экономические гангстеры», пришли к выводу, что доля Сухарто и его семьи «в большом бизнесе» составляла порядка 25%. При этом «свои обязательства по коррупционным договоренностям Сухарто соблюдал неукоснительно — а это, по крайней мере, сводило к минимуму элемент неопределенности, являющийся неотъемлемой частью большинства незаконных сделок». Результат — экономический рост, который, однако, прекратился вместе с властью Сухарто.

Все так, продолжают свою мысль Фисман и Мигель, «диктаторские режимы, опирающиеся на одного-единственного человека, зачастую даже больше подвержены социально-политическим ураганам, чем демократии».

Ведь никакой «стабильности», которой любят козырять несменяемые начальники, при хорошей диктатуре не бывает.

Даже Сухарто, который старался «соблюдать договоренности» оказался не властен над собственным здоровьем — как только индонезийский президент отправлялся на лечение в Европу, так на бирже в Джакарте начиналась распродажа активов, принадлежащих его семейству (к слову — это хороший индикатор состояния здоровья диктатора).

Определенность, которой требуют по-настоящему большие деньги, при автократии невозможна. Если руководитель планирует править долго (или вечно), то ясная картина будущего ему не нужна в принципе — напротив, все должны дрожать при мысли: что с нами всеми будет, если «не он»? Конфискация, чипизация, оккупация, расстрелы воров прямо на улицах? А раз нет настоящей определенности, значит, не может быть больших инвестиций, а экономический рост в целом будет колебаться в пределах статистической погрешности. 

А возможно ли совместить все три хищнических подхода сразу, сочетая откровенное мародерство с выжиманием ренты и «входом в бизнес»?

Почему нет? 

Еще сорок лет назад писатель и философ Игорь Ефимов (1937‒2020) в своей программной книге «Метаполитика» предупреждал о сценарии, по которому может пойти экономика, управляемая бюрократами:

«...чиновничья сеть может однажды перестать поддерживать центральную власть, распасться на отдельные звенья или кланы мафиозного толка, каждое звено установит в доставшейся ему «самостоятельной» области военную диктатуру, превратится в паразитирующую прослойку, получающую в виде бенефициев не деревни и сёла, а заводы, фабрики, порты, шахты, гаражи, аэродромы… Если раньше такое «мы» вскоре поплатилось бы за свою политическую близорукость утратой самостоятельности, то теперь оно может быть надолго оставлено загнивать и агонизировать в полной изоляции, как оставлено какое-нибудь злосчастное Гаити…»

Если у вас в стране есть сразу три экономических уклада, никто не мешает вам смешать коктейль из практик Маркоса, Сухарто и Мобуту. Там, где в отрасли есть несколько мегакорпораций, можно напрямую изымать у них «государеву долю». Там, где масштаб бизнеса поменьше, а самих бизнесов побольше, вам проще принять законы, позволяющие одним людям богатеть, а другим — решать, кто у нас сегодня будет миллионером, действуя при этом исключительно «по закону». Ну, а в оставшейся экономике пусть все идет, как идет. Более того, совсем уж грабительские действия можно и нужно пресекать, доказывая эффективность режима. Поскольку, если уж выжимать из этого остатка экономики больше 1,5‒2%, как это делал Мобуту, можно вместо терпимой стагнации получить нетерпимый спад.

Если принять оценку Всемирного банка, то даже «хищническое» изъятие из экономики 3‒4% ВВП еще не препятствие к экономическому росту (особенно если вы ведете себя, как Маркос и Сухарто, а не как Мобуту).

Рассуждая совершенно теоретически, мы можем оценить, какая доля российского ВВП превращается в поместья, дворцы и бизнес-активы тех, кто ей управляет. 

Российская экономика — это производная от цен на нефть и за последние 20 лет ВВП РФ колеблется около суммы в $2 триллиона в среднем. 4% в год — это $80 миллиардов, перемножив эту сумму на 20, мы получим больше полутора триллионов долларов. Вот деньги, которыми хозяева страны могут в принципе распоряжаться «для себя».

Эти деньги никуда не исчезли, они существуют, и даже приумножаются — но без нашего с вами участия.

Как же вышло, что Стиву Беннону, не последнему человеку в США, пришлось заниматься всякой ерундой, чтобы получить несколько сот тысяч долларов, да еще при этом так глупо «попасться»? Ведь американская экономика больше российской в 10 раз, почему условным «беннонам» не удается отщипнуть от нее побольше? Так может быть, экономика США и больше российской в 10 раз, потому что разбогатеть «на бизнесе» там оказывается проще, чем разбогатеть «на государстве».

Дело тут не в экономике, а в государстве. Но это уже другая история.