Разведчица Наталья Малышева — монахиня Адриана

22 июня 1941 года в 4 часа утра без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война…

Монахиня и разведчица в одном лице — Наталья Малышева, она же матушка Адриана. (1921-2012) Она стала известна на всю страну за несколько лет до смерти. О ней издана книга, известный художник Шилов написал её портрет, за заслуги перед Отечеством она получила орден Андрея Первозванного.
Всю Великую Отечественную войну она прошла разведчицей. Наталья Малышева войну начала под Москвой добровольцем, а закончила в Берлине в звании майора. Секретные задания ей поручал лично маршал Рокоссовский. После войны, закончив МАИ, она работала в КБ у Королева, проектировала двигатели ракет, возглавила разработку боевых ракет «Земля-воздух».
На пике карьеры она ушла в монастырь. О необычной судьбе — фильм-портрет «Адриана».
В мирное время через служение отчизне она пришла к служению Богу, приняла монашеский постриг и получила новое имя — мать Адриана.

Наталия Владимировна Малышева родилась в Крыму, в семье земского врача.

Рассказывает монахиня Адриана:
«В Крыму, в Феодосии мы прожили не долго, потому что уже началась Гражданская война, и отец увез нас всех к себе на родину, а он был из семьи потомственных священников. Маленькая я была, но до сих пор помню ту потрясающую совершенно усадьбу, изумительную, в которой лет 300 жили вот эти вот священники Малышевы. Это село Белое. У них престольный праздник Успение, это я очень хорошо помню. Я потом писала туда после войны, в епархию Крымскую. Мне сообщили, что церковь разрушена во время войны, а усадьба сгорела.
В 1925-м году мы поехали в Москву и стали жить в семейном общежитии. У мамы всегда висели иконы, и дети ходили с крестиками. Она была уверена, что Господь спасет её за такую стойкость. Ну а в школу я ходила с крестиком до третьего класса, на меня начали бросаться мальчишки, срывать мои цепочки. И мама сказала: «Они в следующий  раз начнут топтать, ты ничего не сможешь сделать, сними». Крестик я сняла. Но в пионеры не вступала. Там меня даже позорили, вывешивали плакаты, что единственный человек из класса…, и вот так училась. Хорошо очень училась.
А потом вошла в ту струю, такую, уже настоящего, советского, когда нам все время говорили, что все должны иметь какую-то военную профессию. Мы с детства в какие-то кружки ходили, в стрелковый, например, все военного направления.
Это был 1930-й год. У нас рядом, где мы жили, был совершенно необыкновенный, до сих пор его помню, Страстной монастырь. Девичий Страстной монастырь. Очень красивый. И храм там был похож немножко на храм Христа Спасителя. Там были чьи-то мощи. Не помню, какой святой. Я подвижная такая девушка была, шаловливая, не могла долго на одном месте быть. Единственное место, где я затихала — это у совершенно необыкновенного Распятия. Оно было огромное. Хватало мне только ножки достать, со вбитыми гвоздями, и такие хорошие там пальчики были и, видимо, их протирали маслом душистым. И вот тут я затихала и приникала к этим ножкам, и целовала их, и плакала даже, и так я любила это место. И лик Христа у меня остался в памяти, необыкновенный… И самое интересное, что, когда я уже снова, через много лет стала ходить в храм, я нашла этот крест. Он находится сейчас в храме Знамения, который около Рижского вокзала. Там… причем никто ещё не знал из священнослужителей. Были разговоры. Я туда ходила на акафист Трифону, а тут прихожу и как-то слышу акафист Кресту в другом приделе. Я остановилась. Там люди всегда пели – «Кресту Твоему поклоняемся, Владыка». И я с ними пела, потом пошла приложиться к Кресту. И когда к нему приложилась, я вдруг почувствовала вот этот запах необыкновенный, который у меня уже в жизни был. Я глаза поднимаю и вижу все это. Ноги все были от поцелуев стертые. А аромат необыкновенный остался… И потом я спрашиваю у батюшки: «Батюшка, откуда у вас это распятие?!». А он спрашивает: «А что?». Я говорю: «Я знаю, откуда оно!». – «Откуда?». – «Из монастыря Страстного».  Он говорит: «Слава Богу, мы   ищем, ищем определенно, когда кто-то Его узнает». Я говорю: «Я вам гарантирую».

Страстной монастырь сначала был действующий, когда мы в Москву приехали, и мама меня туда водила. Монахини там такие были очень хорошие. Он находился на Пушкинской площади, где сейчас кинотеатр, а тут фонтаны, фонтаны, сквер. Так вот, вся эта площадь, вплоть до Тверской улицы, это была площадь монастыря. Была большая стена, как в Новодевичьем, такая же кирпичная вокруг. И поскольку я была очень подвижная, эти матушки говорят маме: «Оставляйте её у нас ночевать время от времени. Потому что мы её на ранней причастим, и она успокоится, ей ждать не надо будет долго».  И я любила у них оставаться. Мне было лет 12. Потом вдруг оттуда всех монахинь выселили, храм взорвали. Я помню, мама страшно плакала. А в эти келлии поселили каких-то китайцев, которые у нас обучались.
Так я постепенно училась, овладевала всякими оборонными профессиями. И курсы медсестер окончила, и на лошади скакала. И мне как-то все легко очень давалось. Правда, вот дома надо было быть в 22 часа. Мама сказала, и никаких разговоров, и так до конца войны. Но я к этому привыкла.
Нас воспитывали так, что мы все должны героями быть. Обязательно. Чтобы что-то достичь. Обогнать. Обязательно рекорды всякие ставить».

Миша Бабушкин

С детства мама напоминала Наташе, что она некрасива, вот сестра Оля – да, а она, что это стоит у зеркала! Поэтому, когда однокурсник по МАИ курносый и высокий Миша Бабушкин (сын героя Советского Союза) стал с ней заговаривать чаще других, она заподозрила подвох и решительно прекратила знакомство. Но он продолжал провожать ее, пригласил домой познакомиться с родителями. Неожиданно он вернулся к разговору недельной давности: «Почему же ты не веришь, что мне нравишься?». «Ведь я же некрасивая!».
«Тогда он подвел меня к платяному шкафу, схватил за плечи и развернул к огромному зеркалу: «Смотри на себя! Смотри! Какие у тебя глаза! Улыбнись! И не смей никогда больше так говорить!». Я разревелась. Уткнулась ему в плечо, плачу, и чувствую, будто с меня сползает шкура мерзкой лягушки, в которую я сама себя обрядила».
Случилось чудо – Наташа стала хорошеть на глазах – от счастья.
Миша ушел на фронт сразу – он учился на военного летчика. Он погиб 25 октября 1941-го. Наташа узнала о его гибели лишь через 2 года. Больше той любви, что была к Мише – не встретила в жизни.
«Мне рассказывали его товарищи, что он летал на самолете, на продырявленном уже, который надо было ремонтировать. А он прилетит, опять возьмет оружие, патроны для своего пулемета, он же один летал, истребители они такие, все сам делал. Ему было 24 года. А вслед за ним пошел младший брат его, который в 21 год погиб. То есть вся семья. Отец до этого погиб, тоже летчик был. Мать осталась одна с дочкой. И я решила, что пойду обязательно в армию».

Война

Служила Наталья в дивизионной разведке на Волоколамском направлении. В июне 1942 года была направлена на 3-месячные курсы в школе разведчиков в Гиреево. После них служила уже в армейской разведке 16-й армии (2 формирования), которой командовал Рокоссовский. Войну закончила лейтенантом.
Битва под Москвой, Курская дуга, Сталинград, Германия. Она 17 раз переходила линию фронта.
После Победы до 1949 г. служила на территории Польши, в Верхней Силезии. В 1949 перебросили в Потсдам.

«1941 год. Война. Сначала показалось, что на несколько дней – разобьют врага и не успеешь постоять за Родину. Но шли месяцы… Бомбы падали на Арбате, падали напротив Большого театра. Я понимала, что все получалось совсем не так, как я думала. Мы собирались идти и побеждать. А тут вдруг говорят о пленных, о большом количестве раненых…

Я отчетливо представляла себе, на что иду, но колебаний не было. Словно какая-то сила руководила мной: я знала, что должна поступить именно так. Домой зашла, чтобы забрать необходимые вещи. Я и раньше уходила иногда на ночные дежурства в госпиталь, так что мама ни о чем не догадалась.
Вдруг начинают приходить сводки страшные. Отступаем, отступаем… И к октябрю 1941-го немцы уже подошли совсем вплотную, 20 км оставалось до Москвы. И тогда мы вдруг услышали и по радио, и плакаты стали висеть «Все — на защиту Москвы!». И тогда уже брали без разбора всех.  Я попала в такую часть москвичей, которая не подлежала никакому призыву. Это всякие инвалиды, старые люди, состав был такой от 16 до 60 лет. Я пришла в райком комсомола и сказала, что хочу вот в эту дивизию. Я услышала, что собралась дивизия для защиты Москвы — Московская ополченческая дивизия. И так посмотрели на меня странно, потому что в основном все уезжали. Москва уже пустела. Знаете, такая страшная была. Учреждения рвали свои все документы, и они, как листья, летали из окон, ложились на мокрую мостовую. Страшно жутко было. Магазины все открыли – берите говорили. То есть ждали, что немцы придут. Чтобы не им досталось, а пусть люди все разберут.

Был май 1942 года. Восемь месяцев я пробыла в таких условиях, и мне предложили поехать на два месяца в центр партизанского движения. Там как повышение квалификации разведчиков.
… Мы разгружались в Сухиничах, а потом ехали на машинах. В лесу ставили штабные большие палатки.  Смоленская область. Каждый по своей службе находился в своей палатке, там же не вдалеке была палатка командующего Рокоссовского. Потом там, где-то был ещё политотдел армии. Вот тогда он был генерал-майором. И в этой деревне немцы спокойно жили. Но потом, как мне всё объясняли, дали задание и сказали:
— Деревня длинная, и с той стороны там немцы заняли, а вот с этой стороны — с левой, в деревне живет человек, который нам помогает. Партизанам нельзя вылезать из своих убежищ, они могут только подрывными работами заниматься. Но, когда диверсиями занимаются, тоже пишут все-таки вот шифровочки и отдают мужику, который живет в крайнем доме, который нам обещал помогать, и вот мы должны ходить к нему, чтобы его не выдавать. Был послан разведчик к этому мужику и не вернулся, и мы не получили сведений никаких. Вот тебе задание — ты туда отправляйся в деревенском платье, легенда — ты на рассвете, когда вся деревня ещё спит, рано-рано выйди из леса потихонечку, боком обойди и в эту избу войди. А легенда, если с немцами встретишься, ты — племянница, он подтвердит. Не показывай, что ты язык знаешь. В случае, если ты их разговоры услышишь, наматывай на ус. А признак такой, когда ты будешь ещё в лесу, не выходя из леса, в самый краешек подходишь.
Пистолетов никаких не было. Не дай Бог, они бы отыскали оружие, это уже все. У нас самое наше единственное оружие было — это очень хороший маленький биноклик. Он так под театральный был сделан. Один раз немец его увидел у меня, спросил. А я ему сказала, что это мне немец подарил.
– Вот, значит, биноклик, смотри в него внимательно. Изба, рядом сарай, у сарая должны стоять грабли у стенки. Если они стоят зубьями в стенку — значит спокойно, выходи иди. Если грабли стоят на тебя смотрят, значит что-то не так. Может какой-то немец зашел, что-то попросил, кто знает.

Там до определенного места меня проводили. Дальше я пошла сама. Ночь настала. Я там поспала в травке, уже рассветает. Взяла свой бинокль, смотрю, грабли спокойно стоят, как мне надо. Но сейчас мне надо скорее проходить. Ну и так, пока отряхивалась, ещё немножко головой снова туда. Смотрю — мелькание какое-то, девушка, молодая женщина подскочила к этим граблям — на тебя смотрят. А раннее-раннее утро, ещё солнце не встало. Лето же было. Я опять отшатнулась.
Думаю, слава Богу, что я не вышла. Мало ли что. Там ведь достаточно заметить, что я из леса вышла. И что я от них убегу? Нет, конечно они меня догонят. И я обратно метнулась. Что такое? Как? Чему верить? Но мало ли, может она случайно? Думаю, у меня же задание такое — я должна узнать, что, где и сведения все получить, и всё. Потом опять — что такое? Мужик идет, я поняла по описанию, что это хозяин этой избы. Подошел к этим граблям и снова их поставил вот так. Думаю: «Нет, нельзя туда идти. С одной стороны, безопасно, может девчонка просто ошиблась. Нет, по всему её виду она очень спешила и как-то даже оглядывалась, смотрела, когда ставила. И потом я вспомнила, почему-то разведчик пропал, неизвестно где…». Ну, думаю, ну ладно, будь что будет, ещё подождала немножко.
И вот мысль – выходить надо сейчас, пока никто в деревне не видит. С другой стороны, что-то внутри у меня сопротивляется. Вспомнила, как в школе моей второй все время говорил – главное холодный рассудок, внимательность, осторожность, никому жертва не нужна. Как будто, знаете, вот эти слова выскочили у меня. Ну, думаю, будь что будет. Тоже как будто мысленно перекрестилась и думаю, не знаю, что лучше, туда ли идти на погибель, когда меня могут за то же самое и под трибунал отдать, за невыполненное задание и все что угодно. «Господи помилуй, Господи помоги!» Понурая, обратно иду в свою часть и думаю – «ну всё… обещала хорошо задание выполнить… ». И уже, когда совсем близко подошла, вдруг смотрю, от этих палаток ко мне бегут мои сотрудники, которые там в штабе тоже работали: «Мы думали тебя больше не увидим».
Оказывается партизаны послали девочку, она со мной либо разминулась, либо опоздала, чтобы предупредить, что этот мужик, оказывается, выдал этого разведчика, потому что немцы его напугали и сказали, что если он не будет им помогать хоть чем-то, то его немедленно повесят. А это его невестка была. Ее муж воевал, сын его. И она решила хоть одного человека спасти

Рокоссовский меня вызвал к себе. «Но Вы, оказывается, ещё и умница», — говорит мне. Как он мне сказал: «Ну, чем же вас наградить?».  А я говорю: «Ничем не надо, только позвольте мне с Вами служить до конца войны». Отрапортовала. Он засмеялся и говорит: «Но почему ж так? В армии служить можно долго, до конца жизни».  Потом сразу говорит: «Хотите домой съездить?». И я: «Ой, очень хочу!». У моей сестры кто-то родиться должен был за это время. – «Ну вот, завтра машина идет, он вас привезет и за вами заедет». Это — единственная возможность. Мне нельзя с людьми встречаться, вместе ехать, чтобы моя физиономия не попала никуда. Утром выхожу рано, водитель подходит ко мне, улыбается, такой большой-большой сверток у него – «вот это вам, от командующего подарок». Думаю, ну все как в сказке — увезли падчерицу в лес, чтобы её убить, а она там попала к Морозке и вернулась домой. А два дня назад ещё тряслась от страха, что меня куда-нибудь в штрафбат отправят.
Может быть не везде. Но у Рокоссовского — да. Ну, вот и я, значит, приехала домой. Мама меня так встретила хорошо. А на кроватке лежит такое чудо! Совершенно необыкновенное чудо, с такими огромными глазищами. И реснички такие большие! Это мой племянничек, 8 месяцев ему было, Севочка. Я побыла два дня. Ничего не рассказывала, конечно, воюю и воюю. И вернулась обратно.
Очень скоро Рокоссовского перевели командовать фронтом Донским. Тогда как раз Сталинград был, в сентябре уже, надо было там новый фронт открывать, и он стал командующим фронтом, и стал своих таких, с кем он привык работать, к себе забирать. Но поскольку он мне обещал, что до конца войны я буду с ним служить, он и меня тоже забрал.

Там началась у меня сталинградская эпопея, в которой, кроме ужаса вспомнить нечего. Там такая была каша. Особенно для меня. Там мне пришлось уже работать переводчиком — где-нибудь немца захватят в плен, надо было срочно его допрашивать. Я то в одном месте была, то в другом. И вот тут я насмотрелась, конечно, кошмарных вещей. Столько трупов вообще, сколько я видела под Сталинградом и в городе самом, я за всю свою войну не видела и сотой части. Не было вот этой привычной для меня атмосферы фронта и линии фронта. Там противник, а тут мы. У меня от Сталинграда один какой-то ужас остался в памяти.
Как-то послали меня в одно подразделение, быть с ними, и в это время это подразделение было окружено немцами. Они решили тут немножко отвести душу, окружили эту нашу группу всю и начали забрасывать минами. Некуда было деваться. Там внизу уже Волга. И один мальчишечка был в этом батальоне, лет 16-17, и мина ему оторвала обе кисти рук. У него была граната, он каким-то образом вытащил эту гранату и зажал её между локтями, зубами вытащил эту чеку и с поднятыми такими руками пошел к немцам. И они думали, что он сдается. И мы тоже. Все это у меня на глазах было.  И вот, когда совсем вплотную к ним туда подошел, она взорвалась. Его, конечно, на куски. И он там положил очень много. Граната хорошо сработала, противотанковая была. Нарушился этот вот строй, которым они хотели нас уничтожить. Конечно, во-первых, они совершенно неожиданно так погибали, а которые остались живые, они не знали, что делать — то ли помогать этим раненным, то ли что-то еще. А наши в это время успели вылезти оттуда. Помню, что его Леша звали.
Командование знало, что он пошел на такой подвиг, но героя ему не дали почему-то. То ли некогда было… Написать написали.
Как мне потом рассказали, он пристал к ним, он не был членом этого батальона. Батальон направлялся эшелоном в Сталинград. Он залез на крышу вагона, когда эшелон этот шел, и решил с ними вместе воевать. Его хотели сбросить – мальчишка ведь совсем. А он сказал: «Ни за что не пойду. Я с вами». Ну а потом как-то его оставили, конечно записали, потому что надо было продовольствие на него получать. А он не был мобилизованный.
Для нас он — герой. Я его вспоминаю как чудо необыкновенное. Вообще я все время говорю, что, да, полководцы у нас были под конец очень хорошие. Поначалу они как-то растерялись, много было и ошибок всяких. А талант потом все равно проявился. Но никогда бы, без этого потрясающего героизма простых солдат и этих молодых офицеров, никогда, никакой командующий не добился бы вот таких успехов, как бы он не был талантлив. Потому что такая у них преданность была этой работе боевой.
Личный героизм такой – все-таки это уже что-то такое чисто генетически русское, православное. Мне потом немцы очень часто говорили, причем разные, не то, что они сговаривались, они говорили: «У вас сумасшедшие какие-то. У нас никогда в жизни, чтобы немец вот так полез на пулемет, закрывая собой, чтобы группа вся прошла, или тащить вот так своего раненого под пулями… А у вас какие-то удивительные люди. У нас таких не было, сколько мы воевали, через сколько стран прошли, таких, как у вас, мы не видели».
Капитана я по службе заслужила, а майора мне присвоил президент, Владимир Путин, 5 лет назад.

Первое чудо

Это было в дни битвы под Москвой. Мне кажется, я до сих пор ощущаю то волнение, которые мы все испытывали в первые минуты тревожного ожидания, когда в разведку ушли наши товарищи. Внезапно послышалась стрельба. Потом снова стало тихо. Неожиданно сквозь метель мы разглядели ковыляющего товарища – к нам шел Саша, один из ушедших в разведку. Вид у него был ужасный: без шапки, с искаженным от боли лицом. Он рассказал, что они наткнулись на немцев, и Юра, второй разведчик, тяжело ранен в ногу. У Саши ранение было легче, он все равно не смог вынести товарища. Перетащив его в укрытое место, сам с трудом приковылял к нам для сообщения. Мы оцепенели: как спасти Юру? Ведь добираться до него надо было по снегу без маскировки.
А у меня сразу в сознании всплыли слова командира: «Не оставляй товарища…»
Сама не знаю, как случилось, но я стала быстро снимать с себя верхнюю одежду, оставшись только в белом теплом белье. Схватила сумку, в которой был комплект экстренной помощи. Сунула за пазуху гранату (чтобы избежать плена), перетянулась ремнем и бросилась по оставленному Сашей на снегу следу. Остановить меня не успели, хотя и пытались.
— Он ведь ждет помощи, нельзя его оставить там! — бросила на ходу, как бы подчиняясь властному внутреннему приказу, хотя страх сжимал сердце.
Когда я нашла Юру, он открыл глаза и прошептал:
— Ой, пришла! А я думал, вы меня бросили.
И так он на меня посмотрел, такие у него были глаза, что я поняла – если такое ещё раз будет, пойду ещё и ещё раз, только бы вновь увидеть такую благодарность и счастье в глазах.
Нам надо было ползти через место, которое простреливали немцы. Одна я проползла его быстро, а как быть вдвоем?  У раненого была разбита одна нога, другая нога и руки были целы. Я перетянула его ногу жгутом, соединила наши ремни, попросила помогать мне руками. Мы двинулись ползком в обратный путь.
И вдруг неожиданно пошел густой снег, как по заказу, словно в театре!  Снежинки склеились, падали «лапками», и под этим снежным покровом мы проползли самое опасное место. На полпути нам бросились навстречу наши ребята, взяли на руки Юру, да и меня тоже пришлось тащить — силы меня оставили.

Чудесное спасение

На Курской дуге мне надо было прослушивать телефонные переговоры немцев. За линию фронта меня переводил сопровождающий. У него была и схема проводной связи. Подключившись, я слушала и запоминала все важное, что передавало немецкое командование своим войскам. Затем возвращалась к своим и сообщала об услышанном в штаб.
Дважды такие операции прошли удачно. Но до конца жизни не забуду того, что случилось в третий мой рейд. Когда я уже отключилась и выбралась из укрытия, чтобы, дождавшись темноты, вернуться к своим, спиной почувствовала, что не одна. Быстро обернулась, выхватив пистолет – по инструкции надо было кончать жизнь самоубийством, чтобы не попасть в плен, — но тут же получила удар по руке. Мой пистолет мгновенно оказался у стоявшего передо мной немца. Я окаменела от ужаса:  «Сейчас меня отведут в немецкий штаб. Господи, только не это!»
Я даже не разглядела, что это был за немец — ни звания, ни возраста не видела от страха. Сердце выскакивало из груди, я почти не дышала. И вдруг, схватив меня за плечи, немец рывком повернул меня спиной к себе. «Ну вот, сейчас он выстрелит», — даже с облегчением подумала я. И тут же получила сильный толчок в спину. Далеко впереди меня упал и пистолет.
— С девчонками не воюю! А пистолет возьми, иначе тебя свои же расстреляют…
Я обомлела, повернулась и увидела длинную фигуру, уходящую в глубь леса.
Ноги не повиновались мне, и я, спотыкаясь, побрела к месту, откуда с темнотой можно было выйти к своим. По дороге привела себя в более или менее нормальное состояние и вернулась как обычно. У меня хватило ума никому не рассказать о случившемся. Потом уже, значительно позже, поделилась с близкими друзьями. Сын одного из них, принявший впоследствии монашество, произнес, ставшие для меня не так давно откровением слова:
— Неужели вы до сих пор не поняли, что вас все время хранил Господь, и кто-то сильно молился за вас и ваше спасение?..

Чувство Победы пришло неожиданно, а потом о победе было приказано практически забыть – только в 1965-м году вновь вернулись торжества и почести ветеранам.

Только в 1949 году я приехала из Германии домой. Брат мой очень хотел, чтобы я все-таки закончила институт, мои данные в архиве сохранились и меня приняли прямо на третий курс, я так обрадовалась. С таким упоением я влезла в эти конспекты, учебу, такое удовольствие получала. И я очень хорошо закончила институт, защитила диплом, и меня направили работать в НИИ-88, а это было то самое НИИ, которое под название ОКБ-1, которым руководил Королев. Я попала в ОКБ-2, которое занималось ракетными двигателями».

Наталья Владимировна проработала в этой сфере 35 лет. Инженер-конструктор Малышева участвовала в создании двигателей для маневрирования и торможения на орбите первых баллистических ракет и космических кораблей, в том числе и для гагаринского «Востока», двигателей для ракеты зенитно-ракетного комплекса С-75 Петра Грушина (за этот двигатель её наградили орденом). Она была единственной женщиной в государственной комиссии по испытанию ракетных комплексов.

По трагической случайности прерывается жизнь С.П. Королева и А.М. Исаева, и начинается у Малышевой совсем другая жизнь – в обычном советском заведении, где люди не горят работой, не сидят ночами, работают за жалованье, а не за идею. Становилось пусто.

Сережа — отец Сильвестр

«А потом у меня была встреча с сыном моего однополчанина, он жил в Ленинграде, а сын его Сережка иногда приезжал в Москву, школьником еще, потом уже в институте он учился. И вот однажды они перестали мне писать, и мне отвечает вдова этого моего однополчанина: «Мы тебе боялись написать, зная твое общественное положение. Сережа окончил университет, стал работать в НИИ, внезапно все бросил (он уже был член партии), выбросил партийный билет, сказал, что он его потерял, а сам ушел в семинарию. И в настоящее время он уже рукоположен в священники, монах, и направлен на приход в Ярославле. Поехали туда навестить».
Сергей, в ответ на мое обращение «Сережа!», поправил строго неторопливо: «отец Сильвестр». Приехали туда к нему, и вдруг я вижу – избушка, заборчик, колодец, «удобства» на улице, поднялись мы по такой шаткой лестнице, потолки со щелями, стены ободранные, в общем, ничего такого там нет.
Я вспомнила великолепную трехкомнатную квартиру полковника Лукашенко, отца Сережи. И вдруг, вместо ужаса и протеста ощутила такой прилив восторга, такого умиления, что не могла этого скрыть: «Господи, какую же ты веру дал этому человеку!». Чтобы вот так все бросить, одному уехать в этот медвежий угол, и быть таким умиротворенным, таким радостным изнутри, что от него исходило какое-то сияние, от его таких очень внимательных, глубоких глаз. И я про себя прошептала: «Господи, и мне дай такую же веру».
На следующий день я была на службе в храме, который был в этой деревне, купила себе крестик и после большого-большого перерыва одела простенький оловянный крестик на простой веревочке, чувствую его теплоту до сих пор, я его не снимаю, тот крестик, который как раз был для меня».

Перемена, произошедшая с Сережей – о. Сильвестром поразила Наталию Владимировну. Именно тогда она стала бывать в храме, читать Евангелие…
«Один батюшка очень понравился — со спины. А поворачивается — без бороды. Что это за священник — безбородый? Хотела уйти, а он мне: «Вы ко мне?» Пришлось сказать: «К вам, батюшка». Потом мы сидели в церковном дворике. Он ничего не спрашивал, а я все говорила, говорила — рассказывала свою жизнь в мельчайших подробностях. Как будто освобождалась.
Все, что до сих пор было смыслом моей жизни: работа, активная общественная деятельность, стремление быть в центре внимания, — разом поблекло и потеряло значение».

Сестра Адриана

Вскоре она нашла духовника, объездила многие монастыри, стала работать на подворье Пюхтицкого монастыря в Москве. В начале 90-х Малышевой предложили баллотироваться в Верховный совет. Вся жизнь её прошла в эпицентре самой активной деятельности. Нужно было что-то выбирать. И выбрала келью с видом на церковь.

На пенсию ушла только, чтобы работа не мешала ей отдавать все силы возрождавшемуся Пюхтицкому подворью и осталась здесь служить простой монахиней.
Когда ей дали послушание продавать книги на улице, она сначала очень стеснялась и все надвигала на брови платок, чтобы знакомые не увидели – майор, известный инженер – и на улице книгами торгует.
Здесь в 2000 году она приняла постриг. Любимое имя Наталия – какое имя теперь будет в постриге?

«Никогда не забуду минут ожидания своего нового имени, а когда из уст владыки прозвучало: «Сестра наша Адриана» — мне трудно было сдержать свою радость. Теперь я навсегда останусь со своей святой мученицей Наталией, так как она и Адриан — это одно целое душой и телом» (житие мчч. Адриана и Наталии http://www.proza.ru/2015/09/07/1774).
— Война дала мне очень много понять, говорит монахиня Адриана.- Я поняла, что во время войны — как будто фотография проявляется. У кого хорошие черты заложены, они усиливаются, часто проявляются героически. А у кого поганенькое что-то было — черты со временем становятся страшными.
У меня в жизни выработалось два правила:
«Никогда не задерживайся там, где тебе очень хочется остаться». Это правило стало для меня спасательным на всю жизнь. Я никогда не была назойливой в гостях, всегда уходила, хотя меня просили остаться.
Второе мое правило пришло, когда я уже была старше. Наблюдая за людьми, я поняла, что в обществе ни в коем случае нельзя на людях показывать, что ты обиделась. Даже если тебе какую-то грубость сказали, или не так вежливо обратились. Гораздо лучше взять себя в руки, сделать совершенно непонимающее лицо и спросить у него: «У тебя, наверное, что-то случилось? Настроение плохое?». Уверяю вас – это прекрасное лекарство. Потом, когда я уже стала вникать в христианские законы, поняла, что это у меня хоть и немного эгоистичное смирение, но смирение. Человек говорит мне грубость, а я выражаю участие, не допускаю никакой мысли о том, что эта грубость относится ко мне и к нашим отношениям. Изумительно хорошо действует».

https://nstarikov.ru/wp-content/uploads/2020/07/xsajt12-3.jpg.pagespeed.ic.3L-Wwf7VOv.jpg

Матушка Адриана прошла по дорогам фронтовым, будучи воином нашей армии, живота не жалела за други своя, и вот она снова воин, воин Христов. Что значит находиться здесь, на подворье Пюхтицкого монастыря?

— Я люблю детей, — говорит матушка Адриана, — и они ко мне тянутся. Но своих нет, и я не считаю это трагедией.
С детьми монахиня Адриана особенно много общалась, а накануне 9 Мая — звали в школы. «Видимо, это мой крест — свидетельствовать о войне…»
На одной из встреч с учащимися православной гимназии при монастыре Крестителя Иоанна Предтече говорила:
— Я не буду вам рассказывать какие-то истории занимательные. Я буду с вами говорить о том, как мы друг другу верили, как мы друг друга спасали, какая была надежность в отношениях, какая была самоотверженность, какая была любовь к родине. И вы мне можете поверить, я, как человек, проживший жизнь, могу вам сказать – иногда вы ходите друг к другу в гости, иногда завидуете, приходите домой и говорите: «Мама, у нас тут так плохо, а там такая мебель красивая, такие вещи…, а вот эта девочка так одевается хорошо, а у меня ничего нету…».
Ребята, запомните раз и навсегда – вы будете жить и вы забудете этих людей, у которых была шикарная квартира, шикарная одежда, вы их забудете, а вы будете помнить тех, кому вы вовремя подставили плечо, помогли в жизни чем-то очень серьезным, и когда другие также пошли, может быть чем-то жертвуя, вам навстречу, вам помогали, вас подняли. Вот этих людей вы будете всю жизнь помнить и будете им благодарны. Этим будете жить, и будете считать себя счастливыми, если вам удалось хотя бы одному или двум человекам серьезно помочь. А все остальное ерунда.
Сейчас вот, к сожалению, молодежь часто говорит: «Какая разница каким образом зарабатывать деньги, деньги есть деньги, они приходят и уходят». Но это же страшная фраза, страшная. Не дай Бог вам, чтобы она как-то бы вас коснулась. Очень бы хотела, чтобы вы прониклись вот этими моими словами. И кроме того, ещё вам нужно по-настоящему полюбить свою родину. Сейчас вы ещё молодые, может быть этого не понимаете, но это надо как-то в себе выращивать с самого начала, также как вы любите свою мать, чтобы не было, даже когда вы на нее обижаетесь, но вы же никогда не побежите на улицу кричать об этом, показывать всем, какая у вас мама, что она вас наказала или отшлепала. Нет, это мама, и никогда своего дорогого человека, если он даже делает какие-то ошибки, вы никогда не будете выставлять на показ.
А посмотрите, что сейчас творится у нас – все, кому только не лень, все говорят всякие гадости, пишут, и, к сожалению, многие из нас начинают смотреть это всё, слушать, иногда даже говорят: «Но ведь это же правда!». Но ведь не всякую правду можно выносить из своего очага на улицу всем на поругание. А вот эта гадость, которая сейчас идет на нашу Родину, на нашу прекрасную Россию… Но все равно Россия встанет, она будет такой, какой ей положено, поскольку это православная страна.
А ложь вообще нужно сразу отвергать, и даже прекращать какие-то отношения вот с этими людьми, которые такие вещи говорят. Даже если это вот ваши товарищи по гимназии вдруг начинают повторять такие вещи, вы их должны останавливать, потому что это говорят о вашей Родине, т.е. о ком-то очень родном и близком. Я считаю, что счастье мое большое, что у меня в сердце самые дорогие, самые любимые – это моя Вера православная и моя Родина, которую я любила и буду любить, что бы ни случилось. И очень хочу, чтобы и у вас, хотя бы понемножку, появлялось вот это чувство – беречь, любить и, исходя из любви, относиться ко всему, что происходит вокруг нас сейчас: помочь надо.
Если что-то плохое происходит, ведь надо молиться за человека, который плохие поступки делает, молиться, помогать ему надо, а вовсе не выходить и не глумиться, и тем более не помогать в этом тем, у которых есть определенная цель, ведь это же вы скоро поймете, что это все делается только для того, чтобы поработить нас всех, искалечить нашу душу, убить нашу веру.

Вот чествуют наших ветеранов, они заслужили это, они же все-таки отдали самые лучшие годы своей жизни за Родину, за вас, за ваше будущее, потому что там мы всегда думали о том, какое поколение вырастет, как вот мы сейчас страдаем, как нам трудно, как нам тяжело здесь на фронте, а ведь вырастут, благодаря этому, благодаря тому, что мы вот так выстояли, вырастет новое поколение.
И вы, пожалуйста, тоже найдите в себе силы, найдите душевные, физические силы, если нужно кому-то ещё из живых ветеранов, помогите им, чем можно, не обязательно какие-то подарки делать, это не самое главное, а просто прийти, иногда к какой-нибудь одинокой, старой женщине, поговорить с ней, может быть чем-то помочь. Вам это ничего не стоит, но вы будете чувствовать, что вы что-то от себя оторвали — куда-то не пошли, не посмотрели телевизор, не посидели за своим компьютером лишний час, а вы помогли живому и заслуженному человеку. И память о павших также должна быть в ваших душах, вы должны их вспоминать, интересоваться в своей семье, у своих знакомых, у своих друзей, и нужно, чтобы вы молились за них, они тоже в этом нуждаются.
Расскажу случай. Мы задержались, и никак не могли обратно вернуться с немецкой половины к себе, чувствуем, что вот здесь где-то недалеко немецкий патруль должен быть, заметит и всё кончено. Ждем, переходим немножко в другое место, и мальчишки мои съели весь паек. У меня в кармане оставался один такой большой, по формату черного хлеба, сухарь (нам давали сухари с собой), и вот у меня такая мысль была: «Дай-ка я сейчас потихонечку отвернусь, да и начну его грызть», потом думаю «нет», тихонечко к ребятам подползла, а у нас тогда уже были автоматы и финки всегда заложены под сапогом, взяла эту финочку… А они уже всё, про опасность уже не думают, их желудки замучались, хочется есть, они только о еде и думают. И вот я этот сухарик у них на глазах, аккуратненько, тихонечко делила на шесть частей: «Посмотрите, чтобы всем было ровненько, чтобы всем одинаково было», и говорю: «Этот сухарь особенный. Как вы думаете, почему я его хранила? Потому что он непростой. Это был хлеб специальный, витаминизированный, для подкрепления сил людей, которым больше нечего есть. Вот вы сейчас возьмете его в рот, только не проглатывайте, сосите каждый кусочек, пока он окончательно не размякнет, вот тогда и проглотите». Так послушно они все это выполнили.
И потом, когда мы были на встречах, уже после войны, мы каждый День Победы встречались, каждый раз … мы никогда не вспоминали, кто кого убил там и ещё что-то, нет, а вспоминали вот такие разные трогательные истории. Они спрашивали: «Слушай, как тебе это удалось? Ну надо же, ведь действительно после этого есть не хотелось, спокойно дошли до дома». И вот такие вещи я им рассказываю. Или вот про этого мальчика сталинградского — это то, что есть, это моя жизнь.
И я очень рада, когда я прихожу в такие гимназии, как ваша, с детьми православными из воскресных школ встречаюсь, мне очень радостно на душе, потому что все-таки вырастают вот эти прекрасные, чудесные цветы, именно так воспитанные и так думающие.

«Конец ведь все-таки интересный, — говорит монахиня Адриана, – я почему-то оказалась в монастыре, у меня сейчас никого нет, и младше меня поумирали, а я вот осталась здесь до тех пор, пока я не вымолю прощения у Бога для всех моих родных, не говоря уже о себе самой.
И все время молюсь за моих боевых друзей, дорогих моих разведчиков, они жертвовали собою и если они заблуждались когда-то, то особенно те, которые погибли, они все-таки заплатили своей жизнью, в этом было их служение.
Я бы очень хотела, чтобы помолились о моих друзьях, которых я никогда не забываю, которые отдали свои жизни для того, чтобы вы все сейчас были живы. Помолитесь за рабов Божиих: Михаила, Ивана, Николая, Михаила, Георгия, Зинаиды, Ирины. Это все люди крещеные, можно и записочки подать за них, если вы хотите.
И о Константине Рокоссовском.
Да, был такой полководец необыкновенный… Их было два у нас, таких прекрасных рыцаря – Константин и Георгий, они всегда были рядом, всегда были вместе – Константин Константинович Рокоссовский и Георгий Константинович Жуков. Всегда вспоминаю их с благодарностью и помню их самый прекрасный облик, когда был парад Победы в июне 1945 года, и когда эти два прекрасных рыцаря на лошадях – один принимал парад, второй командовал парадом. Это было чудесное зрелище. И вот удивительно, что как-то по Промыслу Божьему, именно их, именно этих двух людей Господь выбрал, чтобы они такой великий парад принимали и командовали.
Вечная им память! Царство им Небесное! И да хранит вас Господь!

https://nstarikov.ru/wp-content/uploads/2020/07/xsajt13-2.jpg.pagespeed.ic.UnpdSDO-ia.jpg

Эпилог:

Мы все должны передать своим детям и внукам правду о великом поколении Победителей: «Они все очень любили Родину». И у них были добрые глаза. Такие светлые, добрые и мудрые глаза, как у матушки Адрианы.
Настоящая святость! Тихая и бескорыстная, молитвами и примером жизни таких людей ещё жив этот мир!
Монахиня Адриана награждена следующими медалями и орденами:
«Орден святого Андрея Первозванного»: Императорский орден Святого апостола Андрея Первозванного — первый по времени учреждения российский орден, высшая награда Российской империи до 1917 года. В 1998 году орден был восстановлен как высшая награда Российской Федерации. Орден Отечественной войны «Орден Красной Звезды», Медаль «За боевые заслуги», Медаль «За оборону Москвы», Медаль «За оборону Сталинграда», Лауреат Международной премии Андрея Первозванного «За Веру и Верность» и другие.

4 февраля 2012 года, в возрасте 90 лет, отошла ко Господу монахиня Адриана, в миру Наталья Владимировна Малышева.
И вот сегодня в ряду замечательных имен полководцев Великой Отечественной войны; а также имен первой величины нашей Родины в освоении космоса – Сергея Павловича Королева, Алексея Михайловича Исаева, мы называем и имя монахини Адрианы… Царствие Небесное и Вечная им память!

Составлено по материалам:
книги Анны Даниловой; ПРАВОСЛАВИЕ И МИР  Ежедневное интернет-СМИ
http://www.sinergia-lib.ru/index.php?section_id=2180

В статье использованы фотографии https://www.pravmir.ru/matushka-adriana-malysheva-zhizn-v-fotografiyax/