А.В. Пыжиков. «Троянский конь» Византии

https://ic.pics.livejournal.com/ss69100/44650003/1487614/1487614_600.jpg
В хитросплетениях Киевской Руси и Московского царства нельзя разобраться, не прояснив роль Византии, чье дыхание ощущается на каждом шагу.

Напомним, что в 1261 году из Константинополя изгнаны крестоносцы, и к власти пришло семейство Палеологов, основавшее новую династию.

Однако это трудно назвать триумфом, поскольку за громким названием «Византийская держава» скрывалось жалкая территория вокруг города, окруженного со всех сторон неприятелями.

По меткому выражению, достигшие власти Палеологи фактически оказались императорами без империи. Да и трон они заполучили лишь благодаря поддержке генуэзцев, мечтавших вытеснить из региона венецианцев.

С этих пор они почти в течение двухсот лет хозяйничали в акватории Черного моря. Доходы императоров и генуэзцев от торговли, сбора таможенных пошлин распределялись как один к семи, т.е. монета городу, а семь – Генуе.

В таких условиях, о каком-либо экономическом или военном могуществе можно было только мечтать. Поэтому Константинополю оставалось окончательно сосредоточиться на духовном или на чем-то подобном, что и превратилось в основное ремесло Византии при Палеологах.

Интеллектуальная элита этого периода концентрируется на обосновании единства с Западом, чтобы получить поддержку от возрастающего турецкого давления. В качестве инструмента использовался античный мир, заблиставший на византийской поверхности.

С помощью него демонстрировали общность происхождения, культурную идентичность Древней Греции и Древнего Рима. Так подводился фундамент под унию с папством, горячими приверженцами коей как раз и являлись Палеологи.

Однако такие исторические искания вызывали изжогу у Константинопольского патриархата. Православные деятели не разделяли античные увлечения, как противоречащие христианскому духу, считая, что западную помощь можно получить и без языческих изысков.

При императорском дворе таких критиков не жаловали, а потому оппозиция латинству зрела в монастырях Афона: ее идеологами являлись Григорий Палама и Филофей, ставший патриархом. Эта партия при помощи военных в середине ХIV века даже оказалась у власти, отстранив на некоторое время Палеологов.

Афонские отцы в противовес раскручиваемой античности сделали ставку на современные им государственные образования, раскинувшиеся на северных просторах.

Особенное внимание уделили Московскому княжеству, поскольку с наступлением «монголо-татарского ига» православие не испытывало там католической конкуренции. Как указывалось выше, в этот период Москва, избавившись от юго-западного наследия, уже по-настоящему втягивается в орбиту греческой веры.

Да и вообще о христианизации страны можно говорить лишь применительно к ХIV столетию. Именно с тех пор население стало называться крестьянами (т.е. христианами), а монастыри выходят из под защиты укрепленных городов, возникая уже среди коренного населения, начало чему положили Преподобный Сергий Радонежский и целая плеяда его последователей.

Идея афонской партии заключалась в следующем: объединить под своим духовным руководительством огромную территорию от Юго-западной Руси, Литвы и до восточных княжеств во главе с Москвой. Конечно, реализовать подобное не просто, а потому в помощь и было сконструировано идеальное прошлое, когда все были едины.

Всплывал исторический образ некой «всея Руси» как образец желанного будущего для всех народов здесь проживающих, а роль «матери-колыбели» доверили Киеву. Развивая эту концепцию, заговорили о Малой и Великой Руси: Малая (Киевская) – коренная Русь, а все остальное, выросшее из нее – это Великая.

Заметим, афонские авторы не отличались оригинальностью: они просто копировали наработки тех, кто импровизировал с античностью и уже вовсю оперировал образом Древней (языческой) Греции.

Там тоже фигурировала Малая (коренная) Греция, которая затем трансформировалась в Великую. Только скрепляющим элементом «всея Руси» объявлялось православие в его греческой версии: именно оно, а не языческое наследие должно стать тем знаменем, вокруг которого нужно сплотиться.

Вот такую программу, выдвинутую Афоном, поднял на щит патриарх Филофей и его преемники.

По их мысли, геополитическая конструкция в чисто христианском духе, конкурентоспособнее концепта «античный мир».

Если называть вещи своими именами, то афонские технологи планировали, с одной стороны, с выгодой для себя «окормлять» огромные территории, а с другой – сбыть объединенный религиозный актив в лице «варварских территорий» тому же Риму в уплату за поддержку Византии в борьбе против неверных.

Отсюда та настойчивость, с которой поставленные Константинополем митрополиты проводили религиозное сплочение «всея Руси».

Ее светлый образ оттачивается в первой половине ХIV века. Здесь нельзя не вспомнить митрополита Петра, начавшего подготавливать Московию к грядущему «счастью». Он перенес митрополичью кафедру в Москву, дабы разрыхлять почву для единства и это было явно нелишним, поскольку здесь плохо понимали, о чем идет речь и чего им навязывают.

Петр с большим трудом балансировал между различными князьями, интересами. Сам он являлся уроженцем Волыни (т.е. коренной Руси), ради статуса которой надо думать, прежде всего, и старался. Молитвенный подвиг Петр начал на реке Рата на границе с Польшей, затем замеченный константинопольским религиозным бомондом переместился к нам.

С 1340-х годов термин «всея Руси» перекочевывает из афонских монастырских бесед в государственные документы Византии. Присланные оттуда архиереи буквально метались между Москвой, Киевом и Вильно, настраивая на искомое единство. Для практической работы их снабдили соответствующими летописными сводами, являвшимися продуктом византийско-монастырской мысли.

Так, в северо-восточных землях появляется знаменитая Лаврентьевская летопись, повествующая о Киевской Руси: именно здесь содержится «Повесть временных лет». В литовских же территориях известна Радзивиловская летопись, с аналогичным набором информации о прошлом.

Весьма показательно, что Лаврентьевский свод был изготовлен под патронажем Дионисия Суздальского. Этот персонаж родился в киевщине, стал иеромонахом Киево-Печерской лавры.

С группой ему подобных пришел к нам, основав Вознесенский Печерский монастырь. Как ставленник Константинопольской патриархии, достиг высокого положения, претендовал на митрополичий престол, из-за чего конфликтовал с Дмитрием Донским, протестуя против возвышения местных уроженцев.

До конца своих дней оставался ярым проводником концепции «всея Руси», по его завещанию погребен в пещере возле родной ему Киево-Печерской лавры.

Интересно, что на московскую митрополию тогда посылались греки Феогност, Фотий, серб Киприан или уроженцы Малой Руси, вспомним еще Алексия (Бяконта). Вся их деятельность оценивалась Константинопольским патриархатом исключительно с точки зрения успехов на религиозно-объединительном поприще.

Большие надежды возлагались на доверенное лицо патриарха Филофея – митрополита Киприана. Утвержденный в 1375 году он около пятнадцати лет провел вне Москвы, куда его не пускали из-за попыток примирить литовских князей и Дмитрия Донского, чего последний воспринимал без энтузиазма.

Вообще Москва отличалась стойким нежеланием участвовать в византийских комбинациях. Дмитрий Донской стремился провести собственного кандидата на митрополичью кафедру, а также настоял на отмене при богослужениях упоминаний о византийском кесаре.

Конечно, все это раздражало Константинополь: там прекрасно понимали, что греческие инициативы будут блокироваться.

Несколько иначе отнеслись к ним в Вильно. Здесь не менее хорошо осознавали, к чему клонится греческая православная затея, но не желали, чтобы весь гешефт с этого сняла Византия. Витовт попытался, как говорится, без посредников выйти на сделку с Римом и начать свой торг с папством.

Не случайно в это время он активно подминал Московию через своего зятя великого князя Василия Дмитриевича.

Проект «всея Руси» уже под литовским началом конструировался с помощью племянника митрополита Киприана Григория Цамблака. Витовт усадил его киевским митрополитом, несмотря на протесты константинопольского патриарха.

Под эгидой этого Цамблака собрали так называемое «Великое русское посольство», которое в 1418 году направилось прямиком на католический собор в Констанце. Подчеркнем, это был выверенный ход, поскольку собор подвел черту под сорокалетним разбродом католической церкви, обретшей признанного всеми главу в лице папы Мартина V.

Наша церковная литература старается не привлекать внимание к этой неудобной странице. Принижая ее значение, сообщает, что литовский князь Витовт смог снарядить лишь несколько епископов и священников.

В действительности же делегация состояла из трехсот человек, представлявших Киев, Новгород, Перемышль, Львов, Смоленск, Вильно, Стародуб и др. «Великому русскому посольству» устроили торжественный прием, а император «Священной Римской империи» Сигизмунд (венгерский герцог) выехал навстречу, приветствуя желающих вернуться в лоно католической церкви.

На аудиенции у папы Мартина V посланцы «всея Руси» преклоняли перед ним колени, выражали живое желание соединиться со Вселенской церковью.

Но все дело сорвал очнувшийся Константинополь, где возмущение било через край. Патриарх со всем сонмом кинулся проклинать Цамблака, лишил его сана, доказывал неправомочность «посольства» и т.д. Предприимчивые литовские плагиаторы ставили под угрозу давно пестуемые греческие планы.

Данный эпизод продемонстрировал, что проект «всея Руси» нужно неослабно держать в руках. На этот участок отрядили грека Исидора, которого в 1433 году обкатали на Базельском соборе, а через два года направили митрополитом в Москву.

Исидор должен был добиться согласия великого князя Василия Васильевича на участие в готовящемся Ферраро-Флорентийском соборе, где планировалось поставить точку в воссоединении церквей.

Изощренный грек под клятвы о незыблемости православной веры сумел обосновать поездку на собор, правда, уже по прибытию в Юрьев (Дерпт) кланялся латинскому кресту и посетил костел.

Одновременно из Константинополя в Феррару выехала представительная греческая делегация из семисот человек во главе с императором Иоанном VIII, константинопольским патриархом Иосифом и никейским архиепископом Виссарионом: корабли за ними были снаряжены папой.

Операция по сбыту «всея Руси» уже в авторском исполнении, наконец-то, вступала в заключительную стадию. Причем в этом внушительном «православном десанте» серьезная роль отводилась московскому митрополиту Исидору.

Наша страна была одним из ключевых ингредиентов греческого лакомства, поданного к папскому столу. Уния с соответствующей помпой провозглашена участниками собора в 1439 году.

Незадолго до ее подписания – то ли с горя, то ли с радости – скончался константинопольский патриарх, зато перед отбытием из Италии и Виссариона, и Исидора возвели в кардиналы.

Возвращался Исидор неторопливо, подолгу задерживаясь в Кракове, в Вильно. За это время великий князь Василий Васильевич получил достаточную информацию о происшедшем. Новоявленный митрополит-кардинал в Кремле торжественно объявил об историческом акте, обязав при богослужении первым поминать папу Евгения IV.

В ответ Исидора на третий день по возвращению объявили еретиком и арестовали. Но все же наибольшее недоумение вызвало вероотступничество не Исидора – на его счет никто уже иллюзий не строил, а греческих верхов, начиная с императора и патриарха.

Причем император Иоанн VIII был тот самый жених, скончавшейся в 1417 году дочери Василия Дмитриевича Анны. Репутация не только императора, но и византийской церкви была бесповоротно подорвана.

В сложившейся обстановке Василий Васильевич приступил к реализации давно заготовленного сценария по возведению в московские митрополиты епископа Ионы – уроженца Костромского края.

Наступила ожидаемая полоса нескончаемых пререканий с Константинополем, не желавшим допускать Иону в митрополиты. Тут еще из под ареста бежал Исидор, объявившийся в Польше, а затем – в Риме.

Тем не менее, в 1448 году, состоялось долгожданное избрание Ионы, при этом московская церковь заявила об автокефалии, т.е. самостоятельности. Это событие прошло под аккомпанемент проклятий Рима, оттуда посадили исидоровских и виссарионовских учеников в митрополичьи кресла в Киеве и в Вильно, папа Пий II повелел польскому королю «поймать и сковать нечестивого Иону».

Так состоялось церковное разделение, а точнее формальная фиксация давно очевидного.

В действительности ничего общего между Москвой, с одной стороны, и Киевом с Вильно – с другой, не было, если вообще когда-либо существовало. Эта общность, к которой так любят апеллировать до сего дня, являлась геополитическим изобретением афонской партии, преследовавшей исключительно собственные интересы.

Тогда, из-за неприятия Москвы, греческий проект «всея Руси» претворился лишь частично, однако, предназначенные для Ватикана наработки не канули окончательно.

В середине ХVII века манящий образ киевской «матери-колыбели» получит новое дыхание.

А.В. Пыжиков