Иван Дронов: «Ответственность за свое будущее нельзя свалить на “проклятое прошлое”…»
– Иван Евгеньевич, в этот год юбилея русской революции какие утраты и какие приобретения для России стоит, на ваш взгляд, отметить?
– Столетие 1917–2017 гг. в российской истории, конечно же, перенасыщено эпохальными событиями, и подвести краткий итог потерь и приобретений нации за этот период неизмеримо сложнее, чем, например, за предшествующее столетие 1817–1917 гг. Сравнительно плавное развитие страны в XIX в. приобрело скачкообразный характер в веке ХХ. Многое из того, что было достигнуто за 100 прошедших с 1917-го лет, мы успели снова потерять. И наоборот: что-то потерянное – восстановили. Имеют место ценностные и другие субъективные предпочтения, также мешающие «сведению баланса». Покрывает ли полёт Гагарина ужасы ГУЛАГа, а Победа 9 мая 1945 г. – расстрел царской семьи? Споры о «слезинке ребёнка» и «цене прогресса» («цене Победы» и т.д.), безусловно, важны для русского сознания, но это долгий разговор…
Если же говорить кратко, то придётся отвлечься от исторической конкретики и индивидуальных трагических судеб (пусть даже они исчисляются миллионами) и ограничиться объективными показателями состояния нации, которые имеют решающее влияние на её участь, а это – территория, демография, экономический и научно-технический потенциал, государственный строй.
Итак, территория: с 1917 по 2017 гг. произошло значительное сокращение территории Российского государства. Это плохо, это потеря. Безусловно, отпадение национальных республик бывшего СССР ухудшило геополитическое и стратегическое положение нашей страны. Но, как любит напоминать историк А.И. Фурсов, каждое приобретение есть потеря и каждая потеря – приобретение. Во-первых, потеряв инородческие окраины, Россия стала гораздо более однородной в этническом отношении, чем Российская империя и СССР: в 1917 г. доля русских была меньше половины от населения империи (по переписи 1897 г. – 43 %), а теперь – более 80 %. А это хорошо с разных точек зрения. Не думаю, что большинство наших соотечественников сильно опечалены тем, что Баку и Ташкент теперь «заграница». Во-вторых, если реалистично смотреть на вещи, то даже без 1917 г. и без 1991-го Россия в течение ХХ века вряд ли бы смогла сохранить свои инородческие окраины. Это не удалось сделать ни одной из могущественных колониальных империй, и даже «владычице морей» – Великобритании.
– В Российской империи, стоит заметить, не исчез ни один из десятков населявших её народов. И, тем не менее, именно Россию, а не Англию с её колониями, называли «тюрьмой народов»…
– По этому поводу в своё время остроумно высказался В.В. Кожинов: «Если Россия – тюрьма народов, то Западная Европа и особенно США – настоящие кладбища народов». И действительно, хотя присоединение к России различных народностей не всегда происходило мирно и гладко, случались и кровопролития (вспомним взятие Казани Иваном Грозным, Кавказскую войну), однако, как вы справедливо заметили, ни один народ, вошедший в состав России, не подвергался уничтожению или угнетению. Их элиты входили на равноправной основе в состав российского дворянства, 2/3 российского благородного сословия в XIX веке составляли потомки татар, грузины, поляки, прибалтийские немцы и пр. Они занимали высшие должности в командном составе армии и правительственных учреждениях, зачастую получая карьерные преимущества перед русскими. Недаром легендарный генерал А.П. Ермолов просил императора Александра I «произвести его в немцы». Даже в правительстве «царя-националиста» Александра III были немцы, армяне, молдаване, финляндцы, крещёные евреи. Ни одна из национальных окраин Российской империи не приносила никакой прибыли казне, расходы на управление ими (особенно на Кавказе и в Средней Азии) намного превышали налоговые поступления с этих территорий. В СССР, вообще, Россия служила донором для развития национальных республик. Таким образом, от своей «империи» русские несли одни убытки. Но это не значит, что расширение границ России было бессмысленно и непродуктивно; это расширение происходило не ради прибыли, а ради безопасности русского народа, веками истекавшего кровью из-за агрессии со стороны Ливонского ордена, Швеции, Польско-литовского государства, всевозможных ханств – от Крымского до Хивинского. Уничтожение этих разбойничьих гнёзд, установление прямого военно-политического контроля России на этих землях обеспечили мир и спокойствие для всех русских людей, открыли возможность для созидательного труда и накопления национального капитала, а это с лихвой окупило все жертвы и расходы государства по созданию империи.
Совсем иначе вели себя англичане в захватываемых ими за тридевять земель от метрополии колониях. Чего плохого сделали англичанам индусы, австралийцы или американские индейцы? Они угрожали безопасности Великобритании? Или они ежегодно вторгались на её территорию, чтобы пожечь, пограбить и угнать в рабство тех, кого не убили, как делало веками Крымское ханство на русских землях? Англосаксы, да и другие европейцы, создавали колониальные империи исключительно с целью поживы за чужой счёт, превращая цветущие регионы в зону нищеты, голода и деградации. Этим, впрочем, они продолжают заниматься и сегодня.
– Возможно ли предположить иной ход истории, если бы Первая мировая война для России не перешла в Гражданскую?
– Наивно думать, что, сумев одержать вместе с Антантой победу в Первой мировой войне в 1917 или 1918 г., Российская империя последующие сто лет жила бы в покое и благоденствии. Можно со 100-процентной уверенностью сказать, что наши заклятые западные друзья, повергнув кайзеровскую Германию, тут же дружно обратились бы против нового опасного конкурента, быстренько бы соорудили какое-нибудь НАТО, затеяли бы какую-нибудь «холодную войну» против России, вырастили бы кучу разных Гитлеров по периметру её границ и натравили бы их на неё…
– Что мы можем сказать относительно российской демографии за прошедшие сто лет?
– Если оставить в покое некорректные экстраполяции в будущее относительно роста населения России начала ХХ века, согласно которым сейчас на её территории должно быть 500 млн жителей, то следует отметить, что, несмотря на огромные человеческие потери в войнах, население России (в пределах нынешних границ РФ) значительно увеличилось за истекшее с 1917 г. столетие (с 91 млн до 146 млн чел.).
Пропорционально оно увеличилось намного больше, чем за этот же срок в Германии (которая тоже пережила много потерь в ХХ веке), и больше, чем в Великобритании (которая столь экстремальных событий не переживала). Во Франции (и в большинстве стран Европы) прирост населения за этот период примерно соответствует российским пропорциям. И без революции 1917 г. Россия, скорее всего, перешла бы в течение ХХ в. к индустриальному типу жизнеустройства с быстрой урбанизацией и резким падением рождаемости (по крайней мере, до 1917 г. она двигалась в этом направлении), и следовательно, численность населения и рождаемость в 2017 г. в ней немногим бы отличалась от нынешнего.
– Какое резкое падение рождаемости, если при Николае II население Российской империи увеличилось со 125 млн до 160 млн как минимум?
– Это верно. Но речь идёт о стране, 80% населения которой составляли сельские жители с соответствующим менталитетом и традиционной структурой семьи. Вряд ли такая динамика прироста населения могла сохраниться при переходе России к индустриальному типу жизнеустройства, связанному с массовым исходом жителей деревень в города, на заводы и в офисы. Неизбежный в ходе урбанизации рост стандартов потребления, изменение жизненных ориентиров на личный успех, развитие всевозможных средств контрацепции привели бы через сто лет после 1917 г. ровно к тем же демографическим показателям, что мы имеем сегодня. У меня нет ни малейших сомнений в том, что каким бы путём – «сталинским» или «столыпинским», – ни пошла Россия после 1917 г., этот путь всё равно вёл бы к индустриализации и модернизации по западной модели. Дело в том, что у нас не только революционная и либеральная интеллигенция была в 1917 г. ориентирована на Запад, но и государственные чиновники, включая самых высших, были типичными западниками – и Витте, и Столыпин, и Коковцов и другие. Они презирали лапотную Россию, зато любили Германию. В конечном итоге все они хотели, чтобы Россия стала как Германия, страной из стали и бетона, с мощной индустрией, с зажиточными гроссбауэрами, с дойчебанками, полными золота, с современными университетами, где Бюхнеры и Молешоты с Максами Планками химичат над ядерной бомбой… «Великая Россия», о которой говорил Столыпин, рисовалась ему примерно такой. В значительной степени, она такой и стала (пока, правда, без зажиточных гроссбауэров). Но в Германии, прошу заметить, последние 40 лет имеет место отрицательный прирост населения (хотя в XIX веке, как и в России, прирост был стремительный). Почему здесь, у нас, должно было быть как-то иначе? Германским орднунгом (порядком) были очарованы и большевики, правда, они больше упирали на выстроенный в Германии в ходе Первой мировой войны могущественный механизм государственного регулирования и распределения, который им казался предпоследним шагом к социалистической плановой экономике. Так уж получилось, что в начале ХХ века в России в головах как официальной элиты (по крайней мере, в думающих головах), так и революционной контрэлиты сложился общий по сути «проект будущего» – индустриализм западного типа. Вероятно, он и был единственно жизнеспособным в условиях этого несентиментального столетия. Поэтому и без 1917 года, при царе и Столыпине, Россия продолжила бы движение в том же направлении. Напомню, что Дмитрий Иванович Менделеев, который пророчил, что в XXI веке население России будет то ли 300, то ли 500 миллионов, сам был яростным индустриализатором. Просто он не мог тогда ещё предвидеть всех последствий индустриализации – того, в частности, как такое радикальное изменение типа жизнеустройства миллионов людей повлияет на демографию. Хотя уже в начале ХХ века естественный рост городского населения был в два раза ниже сельского. Эти тенденции никуда не исчезли бы, даже если б в 1917 г. не случилась революция.
Конечно, в разных странах Азии и Африки сегодня рождаемость такая же высокая, какая была в России до 1917 г. Но в этих странах немногие из нас захотели бы жить. И население из них при любой возможности стремится сбежать в Европу, да и в Россию тоже…
К тому же будь нас сегодня 300 миллионов, как предсказывал Менделеев, не факт, что мы жили бы намного благополучнее и веселее, чем сейчас. Нефтегазовая труба с трудом выдерживает и ныне живущих, а представьте себе, что нас было бы в два раза больше?!
Полагаю, что вопрос о том, является ли снижение естественного прироста населения за последние 100 лет потерей или нет, как минимум не имеет однозначного ответа. В любом случае мы можем утешить себя мыслью, что за эти 100 лет значительно выросло качество жизни российского населения: средняя продолжительность жизни за это столетие в России увеличилась очень существенно и стала значительно ближе к западноевропейским показателям, нежели она была до революции 1917 г. (в 1900-е гг. около 33 лет). Образовательный уровень населения вырос ещё более существенно, и колоссальное отставание от развитых стран, которое имело место в 1917 г. (когда до 70 % населения было вообще неграмотным), ликвидировано. Создана мощная система воспроизведения квалифицированных кадров. Это хорошо, это приобретение очень ценное, не растерять бы…
– Думаю, пора уже развеять миф о 70-процентной безграмотности населения в царской России, поскольку это показатель 1897 года, когда проводилась перепись населения. А по данным 1920 г. в России было 80 % грамотного населения. Как мы понимаем, это образование народ получил не за три года Гражданской войны. Благодаря подвижническим трудам К.П. Победоносцева и С.А. Рачинского в 1898 г. в России было открыто 25 500 церковноприходских школ (Советская педагогика, 1981, №9), а в 1905 году таких школ было уже 42 696, что составляло 46,5% по отношению к общему числу начальных школ в стране. (С.Г. Дмитриев «Очерки истории русской культуры начала ХХ века» М.,1985).
Мы можем судить о грамотности населения даже по числу школ, гимназий, университетов, открытых в последние два царствования, по статистике открытий в медицине, уровню философской школы… А главное – качество образования было другое. Только при Сталине, наверное, приблизились к подобному уровню.
– Я позволю себе усомниться в достоверности цифры в 80% грамотных в 1920 г. Более или менее точные данные может дать только всеобщая перепись населения, которая в России не проводилась с 1897 по 1926 г. Показатели по другим годам в этом временном промежутке – экстраполяция или интерпретация косвенных данных. Известный современный исследователь дореволюционной России Б.Н. Миронов в книге «Социальная история России» (Т. 2. СПб., 2003. С. 383) даёт на 1920 г. такие данные по грамотности: мужчины – 58 %, женщины – 32 %. В среднем выходит 45 %. В 1913 году – в среднем 40 % грамотных. В общем-то, 60 % или 70 % неграмотных было в дореволюционной России, это принципиально ничего не меняет. Можно спорить о цифрах, но нельзя спорить о непреложных фактах: царская Россия пала в 1917 г., потому что проиграла войну с Германией. А Советский Союз в 1945 году войну с Германией выиграл, и выиграл, в частности, потому, что сталинские инженеры, выпускники советских вузов, создали, а сталинские заводы произвели оружие, танки и самолёты лучше и больше, чем Германия, и в этих танках и самолётах сидел массовый советский человек, который окончил минимум семилетку, читал газеты и книги, был политически подкован и прекрасно сознавал, за что он воюет. В Первую же мировую войну выпускники наших гимназий и университетов могли легко читать в подлиннике Горация и Платона, зато автомобили и танки создавать не умели. А в окопах сидели «пскопские, мобилизованные» мужички, в лучшем случае, с церковно-приходской школой за плечами, едва умея разбирать по складам вывески, с кругозором не шире коровника, которые при первой же возможности хлынули с фронта делить землю, потому что им были совершенно параллельны и империя, и царь-батюшка, и Босфор с Дарданеллами. Бесспорно, патриархальный русский мужик, опоэтизированный литературой XIX века (Платон Каратаев, мужик Марей, Хорь и Калиныч, и т.п.), тип чрезвычайно привлекательный, равно как и благородный дворянин – носитель утончённой и изящной гуманитарной культуры, – внимающий «божественным природы красотам» в тишине уютной усадьбы. Я сам гуманитарий, мне всё это очень близко. Однако в адских условиях ХХ века, к сожалению, были востребованы совсем другие человеческие типы. И совсем другой тип образования.
– Как изменился экономический потенциал страны?
– Что касается экономического потенциала, в 1917 г. доля России в мировом промышленном производстве составляла примерно 5%, сейчас раза в 2 меньше. Это потеря, особенно в сравнении с показателями времён «развитого социализма». Однако это проблема не исторического наследия, а современного управления. История страны, усилия предков обеспечили нам к 2017 г. вполне достаточно природных и человеческих ресурсов для экономического роста. За то, как ими распорядится нынешнее поколение, история ответственности не несёт. Нельзя при этом не отметить, что сегодня Россия обладает рядом уникальных промышленных технологий – космических, ядерных, авиационных, военных и др., – тогда как в 1917 г. страна находилась в полной технологической зависимости от более развитых стран Запада. И это, безусловно, важнейшее приобретение.
Наконец, государственный строй России с 1917 г. не раз претерпевал радикальные перемены. Этот предмет сложно оценить в категориях потерь и приобретений. Нельзя игнорировать тот факт (даже если на нём акцентируют внимание марксисты), что политическая надстройка в любую данную историческую эпоху не может не зависеть от экономической системы и всего уклада жизни социума. Поэтому даже без революции 1917 г. государственный строй России за сто лет вряд ли сохранился бы в неизменности (при глубоком изменении классовой структуры, технологического уклада, системы общественных отношений в стране), и нет уверенности, что он до сих пор оставался бы монархическим. По крайней мере, в течение ХХ века перестали быть монархиями очень многие страны мира: Германия, Италия, Австрия, Румыния, Болгария, Греция, Турция, Иран, Китай и др. А там, где монархии номинально сохранились, они не играют существенной роли в государственном управлении и носят, скорее, декоративный характер. В России, несомненно, было бы то же самое. Страна не смогла бы в любом случае отсидеться в тихой гавани эти сто лет – не было тихих гаваней в ХХ веке. Все глобальные катаклизмы и трансформации этого века всё равно бы ворвались сюда и втянули Россию в воронку всемирной истории…
В итоге можно взять на себя смелость утверждать, что, не будь революции в 1917 г., Россия сто лет спустя оказалась бы примерно там же, где она находится и сейчас. Любая альтернативная история (без Февраля или Октября) привела бы нас туда же, если не куда похуже. Понимание этого – приобретение, так как избавляет от нелепых истерик по поводу революций 1917 года, «России, которую мы потеряли» и т.п. Та Россия всё равно ушла бы в прошлое. Не стоит чрезмерно убиваться даже «экспроприированным экспроприаторам»: у дворян их имения всё равно бы отобрали – не большевики, так банкиры и Ротшильды (60 % имений банки успели отобрать уже до революции 1917 г.). Если не верите – посмотрите, кому сейчас принадлежат аристократические замки в Европе. «Вишнёвый сад», в общем…
Главное же приобретение в том, что русская история продолжается. А куда она пойдёт дальше, зависит от ныне живущих, и эту ответственность за собственное будущее мы не сможем свалить ни на 1917 год, ни на Ленина, ни на какое бы то ни было «проклятое прошлое».
– Иван Евгеньевич, ваша известная книга «Сильный, державный…» об императоре Александре III не раз переиздавалась. Чем вас привлекла фигура этого царя? Почему он так методично боролся против надвигающейся революции?
– Александр III, конечно, решительно боролся с революционным движением, как и все наши императоры, – и по долгу службы, и по убеждению. Однако из всех последних Романовых Александр III, пожалуй, делал это наиболее успешно. И не только потому, что спецслужбы в его царствование действовали более эффективно и профессионально, нежели при его отце, Александре II, но и потому, что вся внутренняя и социально-экономическая политика проводилась максимально возможно в национальных интересах. Александр III был убеждён, что революционное движение в России есть результат подражательности русской жизни и политики, полуторавекового следования в фарватере западной цивилизации. Он чётко понимал, что социализм, либерализм при некоторых своих привлекательных чертах имеют нерусское, иноземное происхождение, представляют собой варианты западноевропейской модели, и их копирование обрекает Россию на вторичность и вечно «догоняющее» развитие (то есть никогда не преодолимую отсталость). Такое «догоняющее» псевдоразвитие практиковалось у нас с Петра Великого, и только при Александре III страна впервые попыталась идти своим, русским путём.
Именно этот политический национальный курс, а не полицейское закручивание гаек привели к затуханию революционного движения, подвигло многих революционеров пересмотреть свои взгляды. Один из наиболее крупных деятелей террористической «Народной воли» Лев Тихомиров, участвовавший в подготовке убийства императора Александра II, решительно порвал со своим прошлым именно под впечатлением от новой политики правительства Александра III, разительно отличавшейся своим национально ориентированным характером от политики его предшественников. «Надо помнить, – писал Тихомиров в своих воспоминаниях, – что правительство Александра III с каждым годом не скажу – приобретало симпатии, но покоряло сердца множества людей в Европе. При Александре II Россия была какой-то приниженной страной, и, конечно, никому не могло прийти в голову гордиться тем, что он русский. При Александре III произошло превращение. Россия стала вставать в виде какой-то громадной национальной силы. Это производило огромное впечатление даже на эмиграцию. Прежде быть врагом правительства нимало не значило быть врагом России. Теперь правительство начало всё больше отождествляться с Россией, так что, враждуя с ним, человек в глубине души начинал спрашивать себя, не враждует ли он и со своим народом…».
Это поучительно и для нашего времени.
Беседу вела Ирина Ушакова
Дронов Иван Евгеньевич — преподаватель истории и политологии Российского государственного аграрного университета МСХА им. К.А. Тимирязева, кандидат исторических наук
