Секреты науки Северной Кореи

Ключевые тезисы

1. Структура и статус науки
— Организация науки в Северной Корее во многом копирует позднесталинский СССР: есть Академия наук, академические институты, система спецпайков, престижность профессии учёного (особенно в естественных науках).
— Социальный статус учёных высок, особенно в военных/технических сферах. Общество традиционно уважает науку, реалии конфуцианских ценностей сочетаются с советскими стереотипами.

2. Финансирование и возможности
— После краха советской поддержки в 1990-х наука в КНДР пережила глубокий кризис, учёные бедствовали.
— С 2010-х статус элиты возвращается, хотя финансирование ограничено и возможностей для инноваций мало.

3. Научная изоляция и образование
— Существует фундаментальное (но не современное) образование, “университетов” мало (по сути — институтская система советского образца).
— Нет открытого научного обмена, что тормозит развитие: доступ к иностранной литературе строго регулируется, “спецхран” существует; внешние научные контакты дозированы, иностранный интернет недоступен.

4. Наука vs псевдонаука и суеверия
— Государство ведёт жёсткую борьбу с суевериями: гадатели и астрологи официально преследуются как “идеологически вредные”.
— Искушения “государственной псевдонауки” типичны: в 1960-х была история с “новой системой” в физиологии (аналог советской лысенковщины), которую быстро пресекли силовыми методами.
— В окологуманитарных сферах наука подчинена идеологическим постулатам (например, лингвистика: утверждается полная уникальность корейского языка).

5. Медицина и продолжительность жизни
— Медицина массовая, количество врачей высоко, но качество и оснащённость скромные.
— Вакцинация и санитарные меры тотально организованы: в полицейском государстве легко провести всеобъемлющую профилактику, но современное оборудование редкость и приоритет у элиты.
— Ожидаемая продолжительность жизни была весьма высокой для бедной страны (сравнима с Южной Кореей до 1990-х), но сейчас сильно отстаёт из-за экономической стагнации и технологического отставания.

6. Научная публикационная активность
— Публикации в западных журналах редки (несколько сотен статей за десятки лет), иногда есть спецоперации по псевдонаучному “продвижению” — массовые публикации за плату в “хищнических” журналах (вероятно, по указанию госорганов, ради имиджа или отчётности).

7. Частный сектор, образование и мифы
— Существуют частные библиотеки, рынок жилья и платные услуги при официальной риторике “бесплатности”.
— Грамотность близка к 100%, базовое образование обязательно, элитные школы существуют.
— Масса мифов о Северной Корее — и внутри, и снаружи — связана с умолчаниями или сознательной неполнотой информации.

8. Идеология, государственная пропаганда
— Культ вождя близок к религиозному (визуальные ритуалы, страх, элемент веры), но и прагматичен: национализм становится всё более уникально “северокорейским”.

Выводы и философское осмысление

Размышляя сквозь призму междисциплинарности, видно: наука в Северной Корее сжимается в узких тисках идеологии, социальной изоляции, бедности и жёсткой иерархии. Эта ситуация уникальна своим сочетанием ритуализированного уважения к “естественным наукам” и полной подконтрольности гуманитарных сфер государству: там, где инженерия или медицина, — пространство для профессионального роста чуть шире, но любые “опасные” идеи строго отфильтрованы. Ученый по статусу — элита, но его свобода — иллюзия; любые бунтарские проявления гасит силовой контроль.

Здесь интересно сближение с метафорой нейросети без обучения на чужих примерах: система вынуждена изобретать велосипед в изоляции, следовать собственным “правильным” алгоритмам, а любые попытки скорректировать модель через открытое знание наталкиваются на лимит цензуры, — ведь новые данные могут угрожать целостности “правильной картины мира”.

Такой режим в чем-то напоминает крайние формы идеализма, в которых истина существует не ради поиска, а ради подтверждения заранее установленных догм. Зато там, где научная истина может помочь укрепить власть, она поощряется и даже романтизируется: гуманитарные направления редуцируются до пропаганды, а естественные науки вплетаются в военные и промышленные проекты.

Любопытно, что в борьбе с суевериями государство противопоставляет силовой рационализм народным мифам — но с научной свободой это имеет мало общего; любая антинаучная деятельность сливается с вопросами политической безопасности, а формальная “доказательность” медицины сочетается с ритуальной приверженностью традиционным практикам вроде акупунктуры.

Вся эта система — пример того, к чему приводит доведение идеала тотального контроля до логического конца: дисциплина, иерархия, формальная грамотность, но творческий поиск ограничен, а истина превращается в инструмент социальной стабильности.

Открытый вопрос

В таком мире, где истина существует лишь постольку, поскольку она не угрожает системе, а ценность знания определяется пользой для укрепления государства, можем ли мы говорить о подлинном научном прогрессе? Или истинное развитие науки — это всегда поиск на границах, там, где возникают сомнения, ошибки и свобода? Каковы пределы полезности стабильности, если ради неё приходится жертвовать правом на сомнение, ошибку и, в конечном счёте, истину как процесс — а не конечную, удобную догму?