Захар Прилепин: «Ушёл на фронт, забыв полить цветок…»

Александр ПРОХАНОВ. Захар, вы, основав свою партию, вступили в совершенно новый жизненный период. Множество людей, множество человеческих типов — это колоссальная новизна. Вы будете включаться практически во все государственные структуры, явные или неявные. Это вторая жизнь: второй раз вы вступаете в одну и ту же реку. И вы как художник, конечно, думаете, как думаю об этом и я, что этим нельзя не воспользоваться для книги, нельзя не воспользоваться для того, чтобы этот колоссальный опыт, редко кому выпадающий, не воспроизвести в прозе. Меня  часто спрашивают: «Кто в вас доминирует: политик или литератор?» Вопрос глупый. Потому что политик питает литератора, а литератор придаёт политику неповторимую окраску. Мне кажется, что проект, в который вы вступили, он политико-художественный. Ошибаюсь я или нет?

Захар ПРИЛЕПИН. Надеюсь, что ошибаетесь. Так многие говорили о проекте моего учителя и старшего товарища Эдуарда Лимонова, Царствие ему Небесное: что это политико-художественный проект, в чём-то питающий Лимонова. Хотя это было не так, конечно. У Лимонова всё было всерьёз. Но какой-то элемент художественный в этом всё-таки присутствовал.

Думаю, в моём случае генеалогия всё-таки восходит к другим людям и другим способам соединения политики и литературы. Это Грибоедов, это Тютчев, это Салтыков-Щедрин, это Пётр Вяземский. Это целая плеяда русских классиков первого ряда, которые напрямую участвовали в государственной деятельности и доходили до очень высоких степеней, не слишком смешивая политическую деятельность с литературной.

«Земной свой путь пройдя до середины», я понял, что литературное тщеславие, желание, как Блок говорил, «отобрать аромат у цветка», имеет уже куда меньшее значение для меня, чем ужас от возможности нового Майдана, ужас от повторения 1991 года. Этот страх гнетёт меня. В этой ситуации я очень мало думаю о своей литературе в буквальном смысле. Я думаю о постоянно действующем ополчении — деятельном, профессиональном, активном, которое будет стоять на страже русской государственности.

Но если вернуться к литературе, как таковой, то едва ли я ставлю целью зафиксировать современные типажи, — в том числе и потому, что вы создали уже целую галерею подобных образов. Скорей, я думаю о большом историческом романе. О романе из истории XVII века, потому что в XVII веке происходило, в сущности, то же самое, что и сегодня. Те же персонажи, те же ситуации: Украина и Россия, бунтари и воры, старообрядцы, бояре. И эта схожесть: и метафизическая, и геополитическая, — меня одновременно и зачаровывает, и мучает. То, что Россия не меняется — успокаивает. Но то, что она из века в век вдруг обваливается, рассыпается у нас в руках, — заставляет испытывать ужас: а вдруг в очередной раз мы окажемся не готовы и не успеем её собрать, слепить…

Александр ПРОХАНОВ. Но ведь история России — это таинственная синусоида сменяющих друг друга империй. И ужас, связанный с потерей очередной империи, компенсируется восторгом создания новой империи. Конечно, ужасно оказаться на ниспадающей ветви этой синусоиды. И какое счастье оказаться на восходящей, когда интеллигенция, вечно брюзжащая, вечно поющая отходную, оказывается рядом с властью, и они делают одно и то же дело — воссоздание Родины.

О вашей партии люди ещё мало знают. Знают, что такая партия сложилась, знают её лидеров, отчасти следят за их деятельностью. Но ведь это партия нового склада, нового уклада, что можно понять даже по тому, что вы сейчас сказали. Ведь вы высказали не партийную программу — вы высказали свою внутреннюю фобию, свой страх. И вокруг этих страха и любви одновременно вы выстраиваете движение. Как бы вы определили свою партию? В чём её уникальность, в чём неповторимость? И в чём её одномоментность?

Захар ПРИЛЕПИН. Думаю, её уникальность — не столько констатация, сколько задание для нас. Уникальность свою мы ещё должны доказать. Для меня это предмет работы, а не предмет гордости.

Тем не менее, каждый человек — это сумма его поступков. И люди, которые изначально собрались в нашу команду, сами по себе кажутся мне достойными.

Партия была задумана в Донецке в 2018 году, когда мои товарищи,  остававшиеся в живых легендарные полевые командиры, друзья и советники Александра Захарченко, сказали: «Мы не должны позволить повториться киевским событиям в России. Надо создавать партийную организацию». Мне кажется, это очень правильная точка отсчёта и очень правильные дрожжи, на которых это всё возросло, потому что у основания партии стояли не какие-то профессиональные «политические деятели», а люди, которые за свои идеалы готовы были умирать, и умирали.

Это первая, донбасская, составная часть партии — там начало происходить брожение.

Другой составной частью партии стали мои сотоварищи по лево-правому движению: нацболы, другороссы, проверенные бойцы антиельцинской, антилиберальной оппозиции. Эти люди давно нуждаются в получении возможности прямого влияния на государственные процессы.

Но помимо вышеупомянутых персонажей в партию парадоксальным образом встроились и люди, которые вышли из околокремлёвских структур: в чём-то разочарованные, и откровенно желающие более радикальной, более «левой» экономическлй повестки.

Собираясь на планёрке, мы порой иронизируем, потому что с одной стороны сидят бывшие младогвардейцы, а с другой — нацболы, но у нас единая цель.

Имеется у нас и своя группа мудрецов, старейшин, прошедших долгий путь: великий режиссёр Владимир Валентинович Меньшов, блистательные политологи Семён Багдасаров и Сергей Михеев. Или, скажем, мой советник по самому широкому кругу вопросов священник, актёр, писатель Иван Охлобыстин. Всё это — очень серьёзные люди с огромным опытом, перед которыми уже не стоят вопросы удовлетворения тщеславия или достижения материального достатка.

Очень точно сказал Сергей Михеев: «Мне осталось десятилетие активной политической жизни, я хочу прожить их достойно.» Это люди, которые, что называется, уже хотят с Богом разговаривать, отчитываться по-взрослому.

Мы видим соединение левых, правых, бывших кремлёвских, и тут же — антикремлёвских, мы организовали встречу полевых командиров, директоров заводов, работяг, поэтов. Сама по себе эта структура имеет живой кровоток, в ней есть заряд реального идеализма. Как один из моих партийцев сказал: «Я хочу остаться тем, по сути, восторженным пацаном, каким был в дни Русской весны».

И мы все хотим сохранить в себе этого пацана эпохи Русской весны, — пацана, который поверил в возрождение империи.

У нас сильная программа, я не буду её пересказывать, у нас крепкая товарищеская спайка, но втайне я верю и ещё во что-то незримое, во что-то неизъяснимое. Верю, что именно мы должны это сделать. Иначе — кто?

Александр ПРОХАНОВ. Вы рассказали о гремучей смеси, которая будет перемешиваться, входить в особую политическую химию, выпадать в осадок. Будут возникать, наверное, новые элементы, которые ещё не значатся в нашей политической «таблице Менделеева». И потому сейчас трудно, видимо, сказать, что является реальной и выразимой основой вашей партии. Хотя наступит момент — момент реальной схватки, когда придётся формулировать, в чём всё-таки состоит основа.

Захар ПРИЛЕПИН. Есть то, что нас всех объединяет. Дело в том, что не только экономика, а само бытие России последних тридцати лет построено по принципам социального дарвинизма и монетаризма: всё должно окупаться, приносить прибыль. Это проникло во все сферы нашего сознания, и касается не только строительства железных дорог или детских садов. Это во многом суть нынешней России. Она живёт по принципам «дай мне, я дам тебе», «сколько это будет стоить?», «в чём выгода?». Иного принципа нет ни в образовании, ни в медицине — почти нигде.

Должен быть другой, а то и противоположный подход. Я апеллирую, конечно, к советской России, хотя и в дореволюционной России часто работали схожие принципы. Тем не менее, скажем, при Сталине, после Великой Отечественной войны никто не высчитывал, сколько будет стоить восстановление сорока тысяч колхозов, бессчётного количества уничтоженных дорог, аэропортов, сколько стоит восстановить четыре театра в каждом разрушенном городе. Немедленную прибыль от этого никто не высчитывал — иначе бы не запустили все эти необъятные процессы. В космос бы не полетели — это ж тоже не выгодно, никакой «рентабельности» в тех полётах не было.

Но Россия может развиваться только таким образом. Мы настаиваем на запрете монетаристских принципов в России, мы — за ставку на сверхзадачи.

От осознания подобной модели государственности расходятся тысячи силовых линий, касающихся образования, медицины, культуры, науки. Но главное, что должно лежать в основе — иная постановка проблемы.

Александр ПРОХАНОВ. Любые структуры: партии, организации, — так или иначе используют технологии. Технологии выживания, сосуществования, технологии агрессии, технологии поглощения. И очень мало, может, вообще нет таких структур, которые уповают не на технологию, а на матушку-историю, то есть на чудо, ведь чудо творится историей. Технология творит победу, творит успех, технология творит реальное время, сроки же, а не времена, создаются через чудо. Вы сказали о том, из каких источников вы черпали людей. Это всё люди метафизического склада, люди, для которых важны не деньги. А что? Что противоположно деньгам, противоположно золотому тельцу? Чудесное, волшебное, возвышенное. Это то, что витает, что неосуществимо. И, конечно, трудно удержать внутри партии это невидимое и незримое. Может быть, это предполагает создание внутри партии некоего источника, который охранялся бы особенным образом и питал остальные русла, остальные ветви партии. Как это и было в организациях разного толка: и политического, и военного, и рыцарского и масонского, и религиозного.

Захар ПРИЛЕПИН. У Ивана Охлобыстина, моего советника и друга партии, была идея, которую он высказал ещё в присутствии покойного ныне нашего товарища Александра Владимировича Захарченко: создать некий Устав для всех русских людей. Записать, скажем, 33 пункта: наша неотменяемая позиция по самым главным вопросам бытия. И поместить этот Устав, этот новый извод Русской Правды на Саур-Могиле, где погибли многие наши друзья. Чтобы записанное и спрятанное в гильзе стало точкой произрастания того самого чуда, о котором говорите и вы. У нас должны быть неотторжимые слова и понятия.

И мы пишем его. Мы не торопимся, потому что здесь ошибиться нельзя.

Мы назвали свою партию «За правду», и это тоже неотторжимые для нас слово: правда.

Как бы идеалистично это ни звучало, но и свой путь в политике я вижу результатом стечения каких-то немыслимых обстоятельств, которые в принципе не могли привести меня в эту точку.

Воспитанный Александром Андреевичем Прохановым, Эдуардом Вениаминовичем Лимоновым, Сергеем Георгиевичем Кара-Мурзой, Станиславом Юрьевичем Куняевым, Вадимом Валерьяновичем Кожиновым, я, по совести говоря, не должен был попасть в нашу политику. Здесь обитают совсем другие люди, с иными, чаще всего противоположными ценностями.

Не рискну применять слово «чудо» по отношению к самому себе, но элемент абсурда вынес меня и моих друзей в политику. В России аномальное количество конформистов, сверхобеспеченных людей, обладающих самыми широкими возможностями, которые хотели бы претендовать на кусок власти. Есть крайне влиятельные группы, желающие создать свою политическую партию, с целью захода в те или иные привластные структуры. Но сегодня эта возможность в руках у нас. Я тихо смеюсь, когда задумываюсь об этом.

Конечно же, есть люди, которые предполагают, что у нас были какие-то тайные договорённости, что у меня есть влиятельные или родственные связи. Самое смешное, что ничего этого нет. Всё произошло стихийно: мы создали партию, и она вдруг начала прорастать. Возможно, в неких кабинетах было принято решение: «…пусть растут», — но мы об этом ничего не знаем.

Да, я назвал это абсурдом, но, может быть, в этом действительно есть отсвет чуда.

С другой стороны, я помню, как 2014 году, один из отцов Русской весны Андрей Пургин сказал мне: «Русская весна, идея Новороссии — это результат сказанного, сформулированного когда-то Дугиным, Прохановым и Лимоновым». Он назвал три эти имени. «Они проговорили в 90-е годы, — сказал Пургин, — то, что не должно было появиться никогда: другую Россию, русский Крым, возможность Новороссии. Они эту историю проговаривали, и проговаривали день за днём, будучи при этом в статусе едва ли не маргиналов, — но вот Русская весна расцвела из их идей».

Искренняя, абсолютная, тотальная вера — прорастает: вот главный урок Русской весны для меня.

Многое кажется сегодня невозможным и диким, — но если ты ставишь понятную тебе самому цель, эта цель может быть достигнута, даже несмотря на то, что для её достижения нет никаких зримых предпосылок.

Александр ПРОХАНОВ. Саур-Могила — это один из трёх величайших мистических русских холмов: Мамаев курган, Сапун Гора и Саур-Могила. И Саур-Могила таинственна тем, что на этой горе враг убивал героев дважды. Первый раз-когда они были ещё живы, а второй раз, когда они стали каменными памятниками. И второй раз он их убивал ещё страшнее, с большей жестокостью. Когда вы уезжали туда, на Донбасс, я вам посвятил стихотворение. Оно звучит так:

Мой стих упал на дно сухого моря,

Ушёл на фронт, забыв полить цветок.

Лицо жены, померкшее от горя…

Блок-пост, стрельба, алеющий Восток.

 Вы были внутри этого процесса. И сами были этим процессом.

Триумф современного российского государства — это, конечно, Крым. Это была вершина, это и было чудо, и остаётся чудом. И Крымский мост, который похож на летящего ангела, он архитектурно, эстетически воспроизводит это чудо.

Но чудо стало гаснуть после того, как Донбасс превратили в мясорубку. Это период упадка нынешней государственной формации. Не пенсионная реформа, не коррупция привели к упадку, а упадок ощутился,  когда вся Россия сидела перед телевизором и рыдала, глядя, как снарядами в Донбассе убивают русских людей. И вспыхнувшая великая новороссийская идея, которая захватила умы, у которой появились свои теоретики, свои знамёна, свои могилы, — она исчахла. Вы были внутри этого, как это всё произошло?

Захар ПРИЛЕПИН. Прелесть и чудо этой истории в том, что она сложилась стремительно и абсолютно стихийно в тех персонажах, которые вдруг явились будто бы из прошлого русской истории. Когда в 2014 году я перешёл «ленточку», — границу, состоящую в прямом смысле из окопов вокруг расстрелянной таможни, я тут же обнаружил себя внутри романа «Тихий Дон» или внутри романа «Я пришёл дать вам волю», или внутри «Слова о полку Игореве». Я увидел людей разных племён: бородатых, здоровых, раненых, весёлых, бесшабашных, — и почувствовал, что русская история возобновилась в той же самой точке, где была остановлена. И эти все дорогие мне люди, мои близкие, мои павшие товарищи — это ожившие русские святые. И Арсен Павлов «Моторола», и Михаил Толстых «Гиви», и Александр Владимирович Захарченко «Батя» — они являли собой абсолютно живые, из народных недр, и вместе с тем безусловно литературные типажи. И это узнавание — один из самых счастливых моментов моей жизни наряду с рождением моих детей. Это узнавание было безусловным чудом.

Но история Русской весны забуксовала — в силу самых разных причин. Может быть, потому что Россия не откликнулась достаточным образом. Может быть, потому что слишком серьёзно противостояла Русской весне наделённая сверхвозможностями западная цивилизация… Но не только в силу этих причин.

Ещё и потому, что не было определяющей идеи, наподобие большевистской, не было методологии, не было, в конце концов, готовой и умной партии. Всё приходилось строить в живом режиме, второпях. И слишком рано начались попытки выстроить на Донбассе что-то вроде очередного российского региона. Это было предметом моих разговоров с Александром Захарченко. Я говорю: «Саша, ради Бога, всё сделай для того, чтобы не сотворить из республики ещё одну область РФ. Мы должны вырастить здесь невиданный цветок, чтобы на нас смотрели и думали: «Господи, это возможно!»

Он, конечно же, понимал, о чём речь. И мы пытались это сделать, хотя не хватало специалистов, многое осыпалось в руках, не было под рукой Есенина, Эйзенштейна, Мейерхольда, Маяковского, Циолковского… Многое могло бы появиться, но не успело, увы.

И этот урок сегодня мы тоже учли.

Мы идём в политику, стараясь обеспечить себя сразу всеми ресурсами: интеллектуальными, боевыми, методологическими… Вот здесь у нас хранится категория «чуда», здесь у нас — партийная программа, здесь — продуманные механизмы достижения целей, а здесь у нас — засадный полк.

Мы действуем с учётом всех побед и всех горьких ошибок — всего того, что прожито за годы донбасской войны, за годы разврата, отчего-то именуемого «эпохой демократии».

Впервые я вышел на митинг в 1991 году здесь, в Москве, в день распада Советского Союза. С тех пор я посетил сотни митингов. Я наблюдал, знал и знаю огромное количество людей, причастных к политике. Видел вас, Александр Андреевич, видел, как вы создавали самые разные союзы, как пытались вдохнуть жизнь в тех людей, которые не были достойны этого, или были достойны — но им ломали хребет и спихивали на обочину. Помню, как вы строили самые сложнейшие политические конфигурации. Я всё это записал на подкорку памяти и надеюсь, что протащу эту свою партийную историю ещё какое-то время. Чтобы и у нашей команды было наследство, которое возможно было передать когда-то новым патриотам.

Я думаю, что, как в вашем романе «Крейсерова соната», должен быть на Руси хотя бы один праведник, — чтобы она спаслась. Должна быть дюжина людей, которая, не взирая ни на что, произносит самые важные вещи: как вы в каждой своей передовице все эти годы говорили, напоминая ещё живым о Родине и вере. Одно и то же повторяя и повторяя, как молитву. Надо это делать, даже если не хочется, даже если надоело… Я же сам с 1996 года пишу публицистику. 24 года я говорю одно и то же! У меня уже, кажется порой, сил нет — я уже всё сказал сорок тысяч раз.

Но это надо делать, потому что надо — и всё.

Александр ПРОХАНОВ. Я был и остаюсь государственником в очень широком смысле слова. Для меня государство — это, прежде всего, сохранение территории и народа, который на ней живёт. И тот социум, который увеличивает свои пространства, увеличивает своё число — развивающийся. Тот, что теряет то и другое — сворачивающийся социум. Россия после распада Советского Союза — это сворачивающийся социум. Если бы не Крым, если бы не Донбасс… Эти две темы дали российскому государству возможность прожить ещё какое-то время. Но сегодня я чувствую, что опять начинается старение, что российское государство, как этакий стареющий комод, начинает давать трещины: много мелких, есть несколько покрупнее. И я считаю, что хабаровское стояние, хабаровское восстание — это одна из трещин, которая прошла через комод русской государственности. Церковная распря в Екатеринбурге с отцом Сергием — она неистовая, но она как раз из той оперы, о которой Вы говорили, она от Аввакума. И это тоже большая трещина в теле церкви, в теле государства. И недавняя армяно-азербайджанская драка в центре Москвы — то есть Карабах оттуда, где он разрушил Советский Союз, переносится сюда, где он может разрушить Россию. И каждая пуля, которая пролетела там, в Карабахе, превращается в веер пуль, летящих здесь, в Москве. И наконец, меня поразило, что именно у Потанина в последнее время одна за другой случаются чудовищные аварии. То есть олигархизм, который преподносился как устойчивая, цементирующая нас формация, показывает, что он уничтожает Россию: уничтожает русскую природу, русскую реку, русского моржа, русского оленя, русский ягель, а также сибирские леса. Эти четыре темы присутствуют в вашей молодой партии?

Захар ПРИЛЕПИН. Присутствуют, конечно. И мне кажется, есть ещё одна тема, как бы куполом всё это накрывающая: тема неизбытого, по-сталински назовём это, низкопоклонства перед Западом, воспроизведения всех западных технологий на всех уровнях жизни, колоссальная инерция воздействия Запада.

Самые разные процессы, в том числе и упомянутые вами, показывают, насколько серьёзно инкорпорированы «спящие», прозападные элиты во все уровни власти. Как часто мы сталкиваемся с отсутствием у России реального суверенитета. Отчасти даже ситуация с коронавирусом показала, что мы воспроизводим какие-то внешние технологии, не очень понимая, зачем и насколько нам это нужно. Сейчас мы начинаем переходить на дистанционное образование, оно откровенно лоббируется. Хотя это безусловная катастрофа, это преступление по отношению и к русским ученикам, и к студентам, и к учителям. И мы даже не видим те рычаги, на которые нажимают люди, управляющие процессом, не понимаем, почему так происходит.

Мы то и дело наблюдаем отсутствие у государства понимания, что мы — огромная независимая территория, не нуждающаяся в использовании всех этих глобальных технологий. Мы вполне можем выстраивать свою государственность, опираясь на собственные силы. Русская география и русская демография — вот что, так или иначе, позволит нам устоять, расширяться, не зависеть ни от чего.

Однако идут процессы противоположного толка: мы строим производство, учимся и лечимся на чужой манер. В итоге происходит нарыв то в Хабаровске, то в Церкви, то в азербайджанском кафе.

Но только потому, что мы сами себя не осознали. Мы не назвали себе своё имя. Мы не проговариваем, что находимся внутри огромного русского контекста — не нуждающегося в постоянной сверке маршрутов с невесть кем. Потому что нам подсовывают неверные маршруты. Нас обманывают. Нас вводят в заблуждение.

Александр ПРОХАНОВ. Это верно, это философия. А я сказал о четырёх недавних политических ситуациях, они ещё не кончились, они идут. Вы — политическая партия. Вы же не можете остаться в стороне. Как вы на это рефлексируете?

Захар ПРИЛЕПИН. Все темы, которые вы назвали, порой действительно сложные, порой отчасти надуманные — но и первые, и вторые являются поводом для такого уровня манипуляций общественным сознанием, о которых, возможно, в середине 90-х речь даже не шла. Назову одну цифру: в российском сегменте Интернета действует 30 миллионов ботов. Идёт огромная сложнейшая информационная война. Вы в своё время с этим не раз сталкивались и говорили об информационных атаках на патриотов. Но тогда это были статьи в газетах, один-другой репортаж на телевидении. Сегодня же мы сталкиваемся с массовыми, проплаченными атаками в миллионы липовых пользователей на те или иные партийные ресурсы, на лидеров, на идеи. Забрасываются вирусные ролики, всё перевирается, выворачивается наизнанку, и ложь мгновенно становится достоянием немыслимых людских толп. Любое неаккуратно произнесённое слово про армян — бросают в армянские дрожжи, про азербайджанцев — в азербайджанские, и вот уже возникла тема «русского фашизма»; высказывание про Хабаровск — кромсают и бросают хабаровским, униженным, раздражённым, и во многом правым людям. И я думаю, что иногда необязательна немедленная реакция на эти события. Люди хотят однозначности порой там, где её нет. Я пугаюсь персонажей, у которых есть план из двух пунктов, как решить проблему, к примеру, Нагорного Карабаха. Я слишком давно живу в России, чтоб верить в лёгкие пути.

Я верю только в сложные механизмы.

Однако нас специально тянут за язык: скажи, ты за Хабаровск или против Хабаровска? Ты за официальную позицию РПЦ, или за какую-нибудь неофициальную? Ты за храм или против храма?

Не всегда стоит идти на поводу у этого. Зачастую нам представляют ложные дилеммы, не столько объясняющие, сколько запутывающие ситуацию. Потому что в глобальном смысле дело не в Фургале, дело не в армянах и азербайджанцах, — всё это, повторюсь, нарывы совсем иной, куда более серьёзной болезни.

Именно о глобальной болезни я и говорю с вами.

Да, у нашей команды есть точка зрения по всем конкретным вопросам: Сергей Михеев, Александр Казаков, Семён Багдасаров, Олег Матвейчев, Кира Сазонова, Николай Новичков, — все эксперты нашей команды постоянно присутствуют в информационном пространстве, предлагают варианты решения, а зачастую и лично участвуют в решениях проблем. У нас уже свыше 60 региональных отделений, и мы по десяткам тем работаем в регионах.

У нас наличествует правильное партийное многоголосье. Порой по частным вопросам у нас могут быть даже чуть отличающиеся точки зрения, но это тоже нормально.

Но основные задачи, которые мы ставим перед собой, — всё-таки более глобальные. Нельзя себя разменять на склоки. Мы пришли работать в долгую, мы пришли перевернуть положение вещей, вытравить олигархию, воссоздать творческое и социальное государство — империю.

Мы движемся уверенно, но не делаем лишних жестов, и не предлагаем популистских путей.

Александр ПРОХАНОВ. У вас как у политика или как у мыслителя существует представление о нашей Родине, какой она должна быть? Есть ли у вас мечта? Мечта, которая рассказывает вам и другим о том, какие будут у нас города, какие будут хлеба, какие самолёты, какие у нас будут невесты? Вам удаётся об этом думать в той свистопляске партийного строительства, в которой вы находитесь?

Захар ПРИЛЕПИН. Поверьте, в моём ответе нет самоуничижения. Но я действительно, кажется, не обладаю столь удивительным разноцветным мышлением мечтателя и художника, как вы. Я читал множество разнообразных картин будущего и в ваших статьях, и в вашем романе «Вечный город», и в вашем романе «Надпись». Но в данном случае я хотел бы надеяться на коллективный разум партии. Мне хотелось бы, чтобы названные и неназванные мной люди совместно выстроили этот самый Вечный город.

Сам я в своих мечтах довольствуюсь малым. Мне достаточно той самой «географии и демографии», о которых я говорил. Если Россия прирастает, и в ней рождаются дети — русские, татарские, башкирские, калмыцкие, чеченские, якутские — мне этого достаточно для счастья. Достаточно, что есть русское слово, что есть русская песня. Достаточно, что из России не вывозят триллионы рублей на строительство очередных личных яхт.

Протянуть, продлить само существование государства, чтобы оно не закончилось, для меня — предел счастья.

Конечно, я хотел бы строить сверхцивилизацию, которая мечтает летать на Марс и летит на Марс, которая обустраивает жизнь с невиданным задором и вдохновением. Но в то же время втайне я знаю, что людям, «массам» — это однажды надоедает. Что люди устают от сверхзадач и сверхусилий. Втайне я знаю, что если мы выгоним с телевидения всю мерзость (а мы выгоним), отменим ЕГЭ (а мы отменим), зачистим территорию от растленных подонков, и построим государство творцов, то среднестатистический гражданин России через пятнадцать или семьдесят лет — восстанет. Он скажет: «Мы устали! От твоих скоростных железных дорог, от твоих военных походов на спасение Русского мира, от космоса, где темно и холодно, от гигантских строек, от прекрасных песен на ТВ — мы устали! Дай нам сожрать какой-нибудь гадости, дай лицом упасть в пойло, и будем там лежать, пуская пузыри!»

Александр ПРОХАНОВ. Так уже лежим…

Захар ПРИЛЕПИН. Да, да, да. Но будем реалистами: никакой идеал не удержишь в руках вечно. Но хотя бы ещё раз его воссоздать и продлить в отведённые мне годы — вот задача!

Недавно разговаривал со своими друзьями-евразийцами. Они мыслят глобально, мыслят, что у России нет границ, что она движется, движется и движется. Я говорю: «Мне тоже это нравится, но я был на территории бывшей Украины, я понимаю, что дальнейшее продвижение по территории Украины было сопряжено с необходимостью разрушения городов, гибелью людей». Если тебе в этом месте не рады, — а нам далеко не все были бы рады по пути в Киеву — то идеология не спасает, она не организует тебе передачу пространства. Пространство возвращается в силу медленного решения сотен очень мелких задач: культурных, дипломатических, торговых, иных. Всем этим нам и придётся заниматься — развивать мелкую политическую моторику. Я могу представить и разрисовать удивительную глобальную картину, но знаю, что придётся заниматься тысячью мелочей. Придётся проговаривать самые нелепые и обыденные вещи. Как в записочках Ленина 1918-1919 годов: «привезите мешок картошки», «сюда краску завезите», «здесь поставьте матроса для охраны». Я себя на это настраиваю.

Александр ПРОХАНОВ. Там Уэллс, правда, был ещё.

Захар ПРИЛЕПИН. Но он приехал в гости, а Ленин писал записки: «Напоите Уэллса чаем и дайте ему носки».

Александр ПРОХАНОВ. Я думал, что когда Уэллс к нему приехал, Ленин отдыхал с ним. Ему настолько осточертели все эти записки его товарищам по борьбе, что он, наконец, встретился с этим полуабстрактным англичанином, с полуабстрактным английским сознанием, и он отдыхал, он нашёл пространство для своей мечты.

Несколько дней назад я закончил роман и назвал этот роман «ЦДЛ». Это удивительный опыт. Прошлое, которое ушло, я опять воскрешаю, оно является во мне — удивительный сладкий опыт.

Но кончается этот роман сценой, когда ЦДЛ сгорает, дотла. В нём сгорает всё. И из дубовых панелей в огне и дыме вылетают писатели. Вылетает, размахивая руками, похожий на моржа Горький, вылетает Бабель с лицом, свёрнутым в какой-то железный узел. Щекастый Фадеев, печальный Твардовский. Даже маленькая как птичка, семеня ногами, вылетает Лиля Брик. Они все выстраиваются в косяк и улетают из России. А москвичи смотрят и думают, что это талдомские журавли. А ведь мы присутствуем в момент, когда писатели улетают из России.

Есть ли такая гуманитарная возможность — не задача, а возможность — задержать отлёт писателей из России, вернуть писателям место среди наших ценностей? Ведь писатели России создают не просто персонажи, характеры, фиксируют историю. В российской литературе рождается учение, рождается вероучение. У Чернышевского возникла эсеровская народовольческая философия. У Тургенева — нигилисты. В «Отцах и детях» — непротивление злу насилием, у Достоевского — русская всемирность. У Серебряного века были антропософы. А потом это всё кончилось. И мне кажется, что можно эти ценности задержать, внести опять в жизнь, как мы вносим в эту жизнь новое растение, новый злак или новый, искусственно созданный бриллиант.

Захар ПРИЛЕПИН. Я думаю, что в той безусловно верной картине, которую вы нарисовали, ещё не хватает нескольких имён, очень важных и определяющих. Потому что Ярослав Мудрый, Иоанн Грозный — тоже писатели, и крупнейшие писатели. Екатерина II — драматург и мечтатель. Они тоже находятся в этом списке. И те, которых я называл в самом начале нашего разговора: от Державина и Чаадаева, до Радищева и Чернышевского. Эти все люди, находящиеся на самых разных уровнях осмысления путей государства, власти.

Александр ПРОХАНОВ. Они просто в ЦДЛ не были никогда.

Захар ПРИЛЕПИН. В ЦДЛ не были, да. Но мы от них перейдём к ЦДЛ сейчас. Дело в том, что Россия, русская государственность, как я их воспринимаю, построена литераторами, людьми, которые произносили какие-то вещи, записывали их, и сообразно записанному выстраивали государственность. В отличие, скажем, от молодой американской цивилизации, где артисты стали заниматься политикой и, в конце концов, дошли до президентских кресел. Не только Рейган, не только губернатор Шварценеггер, не только мэр Клинт Иствуд, но и Трамп, безусловно — тоже артист: и в прямом, и в переносном смысле. Но поначалу мы хотя бы видели маскулинных артистов, которые играли мышцами, побеждали в фильмах плохих индейцев, плохих арабов или очень плохих русских. А сейчас всё свелось к тому, что во власть пошли комики. И не только в соседней Украине. В Испании, Италии политиками разного уровня становятся комики.

Я подвожу к очередному отличию нашей партии: она состоит из людей, которые пишут сами себе речи. Это очень важный момент, для меня он — определяющий. Все мы пишем тексты: и Иван Охлобыстин, и Семён Багдасаров, и Сергей Михеев, и Александр Казаков. Мы строим свой образ России. Мы проговариваем его.

Я не думаю, что писатели улетели из России. Я, воспитанный вами, воспитанный русской литературой, вижу, что в России прорастает ваше, наше слово. Мы навязали своё слово — риторически оно уже звучит. Мы, может быть, не навязали это самой практике государства в полной мере, но вашими и нашими словами люди во власти уже говорят. Зачастую они не знают смысла этих слов, они просто у них вываливаются изо рта, но они их используют. Поднимают с пола и снова вкладывают себе в рот, как леденец.

Противостояние литераторов с литераторами было очень заметно во времена Болотной площади, когда на Болотную выходили компанией литератор Олег Кашин, литератор Дмитрий Быков, литератор Борис Акунин, а на Поклонную шёл литератор Александр Проханов, литератор Юрий Поляков. А Эдуард Лимонов проводил свой митинг на площади Революции. А наверху всем этим занимался Владислав Сурков, тоже литератор. Это что, как не борьба писателей с писателями?

Я считаю, что наша партия: деятельных и упрямых патриотического толка литераторов, мракобесов, как они нас называют, и милитаристов, — должна отыграть это пространство. Из ЦДЛ, и не только из ЦДЛ, должны вылететь к чёрту все эти «болотные» персонажи. Пусть летят в своё болото и в переносном, и, может быть, в прямом смысле. Я не хочу, чтобы они здесь паслись. Я хочу в конкурентной борьбе переиграть их, переговорить их, убедить абсолютное большинство населения в нашей правоте.

Неслучайно наши и умные, и глупые оппоненты постоянно вбрасывают мысль, что писатель не должен заниматься политикой, писатель должен писать книги. Я повторяю из раза в раз: «Как это? А Иоанн Грозный? А Гавриил Державин — советник Екатерины Великий? А литератор — так он себя определял — Ленин, драматург Луначарский, поэт Дзержинский и другой поэт, а также автор работ о языкознании Сталин? А депутаты Верховного Совета Михаил Шолохов, Алексей Толстой, Леонид Леонов?»

Мы как раз занимаемся своим делом! Обычным делом русских писателей: спасаем Отечество.

История литературы о которой я говорю сейчас, — это и есть в конечном счёте: русская история. Надо просто навязать себя в качестве людей, пишущих сюжет будущего России. Мы его пишем.

Александр ПРОХАНОВ. Что ж, видно, на ближайших думских выборах я проголосую за вашу партию.

Захар ПРИЛЕПИН. Спасибо, Александр Андреевич! Слыша эти ваши слова, я спокойно осознаю, что жизнь не прошла зря.

Александр ПРОХАНОВ. Спасибо, Захар!

Захар Прилепин (настоящее имя — Евгений Николаевич Прилепин; р. 1975) — российский писатель, общественный и политический деятель. Заместитель главного редактора портала «Свободная мысль». В 2014 году по многим рейтингам признан самым популярным писателем России. Постоянный член Изборского клуба.