«Ждали атомного взрыва»: страшная катастрофа, шторм и геройское спасение облучённых моряков с подлодки «К-19» (ФОТО)

«За аварии мы не награждаем…» Такую надпись сделал Никита Хрущев на представлении командира подводной лодки «С-270» Жана Свербилова.

В конце февраля в столице подводных сил России поселке Гаджиево отметили печальную дату трагических событий на атомной подводной лодке «К-19».

На страницах «Русской Весны» я рассказывал об авариях, преследовавших этот атомоход, прозванный на Северном флоте «Хиросимой». Американцы об этом подводном ракетоносце, о его героическом экипаже даже сняли художественный фильм. Увы, в фильме, в газетных публикациях о североморской «Хиросиме» практически ничего не говорится об экипажах дизельных подводных лодок «С – 270» и «С – 159», которые пришли на помощь терпящему аварию атомоходу. Об этом мне написала из Швеции Марина Эриксон — Петерсен, которая в восьмидесятые годы была замужем за офицером Игорем Капустиным и жила в Гаджиево.

Когда 3 июля 1961 года на «К-19» в Атлантике произошла авария ядерного реактора, кроме подвига моряков «К-19» ценой своей жизни предотвративших ядерную катастрофу и спасших корабль, подлинное мужество и героизм продемонстрировали командиры и экипажи двух дизельных субмарин «С-270» и «С-159».

Подводной лодкой «С-270» командовал отец Марины капитан 3 ранга Жан Михайлович Свербилов.

«Папа рассказывал, что когда пришел «SOS» с лодки Затеева, все остальные лодки, находящиеся в море на учениях, получили приказ из Москвы: к лодке не подходить и никого не спасать. Он единственный, который наплевал на приказ, — пишет мне Марина Эриксон-Петерсен. — Извините, если пишу «гражданским» языком, всей флотской терминологии не помню. Но настоящий цирк начался, когда они пришли в базу. От них шарахались, как от зачумленных (никто толком тогда не знал о лучевой болезни). 

Но «лучевка» и спасла папу от трибунала. На почве облучения у него открылся туберкулез, и он лежал в госпитале много месяцев. После этого его быстро списали с плавсостава. Мы переехали в Ленинград, и папа стал преподавать на высших офицерских классах. Ходил в звании капитана 2 ранга одиннадцать лет. Затем получил капитана 1 ранга. Ровно в 50 лет его отправили в отставку. Перед самой смертью в 1991 году он рассказал всю историю в ленинградской телепрограмме…»

Я нашел рассказ Жана Михайловича Свербилова. Он очень большой, и потому привожу его в сокращении.

«Наша подводная лодка «С-270», участвуя в учениях под кодовым названием «Полярный круг», находилась в северной части Атлантического океана. В этом районе находилось свыше 30 подводных лодок. Поднявшись для очередного сеанса связи на глубину девять метров, радисты приняли радиограмму: «Имею аварию реактора. Личный состав переоблучен. Нуждаюсь помощи. Широта 66 градусов северная, долгота 4 градуса. Командир «К-19».

Собрав офицеров и старшин во втором отсеке, я прочитал им шифровку и высказал свое мнение: наш долг идти на помощь морякам-подводникам. Офицеры и старшины меня поддержали. По мере приближения к лодке уровень радиации стал увеличиваться. Если на расстоянии 1 кабельтова он был 0.4-0.5 рентген/час, то у борта поднялся до 4-7 рентген/час. Ошвартовались мы к борту «К-19» в 14 часов. Командир лодки был на мостике. Я спросил, в какой они нуждаются помощи. Он попросил принять на борт 11 человек тяжелобольных и обеспечить его радиосвязью с флагманским командным пунктом, т. е. с берегом, так как его радиостанция не работала.

На носовой надстройке «К-19» среди возбужденных людей трое лежали на носилках с опухшими лицами. Сразу же возникла проблема, как переносить людей на нашу лодку: подводные лодки, уходя в море, оставляют сходни на пирсе в базе. Я предложил Затееву (командир «К-19», — В. Г.) отвалить носовые горизонтальные рули и, продвигаясь вперед вдоль его борта, подвел под них форштевень «С-270». Теперь по рулям, как по сходням, можно было перенести трех человек на носилках. Это были лейтенант Борис Корчилов, главный старшина Борис Рыжков и старшина 1-й статьи Юрий Ордочкин. Восемь человек перебежали сами.

Едва эти 11 человек разместили в первом отсеке, в нем сразу стало 9 рентген/час. Когда я сообщил об этом Затееву, он предложил раздеть их и одежду выбросить за борт.

После этой процедуры в нашем отсеке стало 0.5 рентген/час. Но сами эти ребята излучали значительно больше, особенно когда их рвало. Наш доктор Юрий Салиенко обработал каждого спиртом и одел в наше аварийное белье. Я дал «радио» на ФКП‚ Стою у борта «К-19». Принял на борт 11 человек тяжелобольных. Обеспечиваю «К-19» радиосвязью. Жду указаний. Командир «С-270».

Приблизительно через час в мой адрес пришли телеграммы от Главкома ВМФ и Командующего Северным флотом почти одного содержания: «Что вы делаете у борта К-19? Почему без разрешения покинули завесу? Ответите за самовольство».

Прошу Затеева составить шифровку о состоянии его лодки, чтобы передать ее моей рацией на ФКП. Через полтора часа после того, как шифровка пошла на берег, ФКП приказал подводной лодке С-159 (командир Григорий Вассер – В. Г.) следовать к аварийной подводной лодке и помочь снимать людей.

А мы продолжали стоять у борта. Больными в первом отсеке занимался доктор. Старпом Иван Свищ вместе с помощником командира «К-19» Владимиром Ениным заводили швартовые концы с нашей кормы на их нос, чтобы попробовать отбуксировать подводную лодку. Но как только мы давали ход, обтянувшиеся концы рвались, как струны. Все попытки были тщетными — с буксировкой ничего не получалось.

…Затеев вызвал меня на нос для совершенно секретных переговоров. Только тогда я узнал, что у него колоссальный тепловой режим в реакторе, и он с минуты на минуту ждет… атомного взрыва. Оставалось радоваться, что мы в эпицентре и в случае чего не останемся калеками.

Никакие иностранные самолеты над нами не летали. Но на всякий случай мы разыграли и такой вариант: если появится американский военный корабль, то все перейдут к нам на лодку, а «К-19» будем топить. Для этой цели была отдана команда командиру БЧ-3 нашей лодки Борису Антропову приготовить две боевые торпеды. К счастью, этот акт применить не пришлось.

К 3 часам утра следующих суток подошли еще две подводные лодки. С ФКП поступила команда всему личному составу аварийной ПЛ перейти на лодки, отойти на 1 милю от «К-19» и наблюдать за ней до прихода наших надводных кораблей.

Принимая людей, мы раздевали их. Они шли по рулям голые, неся в руках автоматы Калашникова, но старпом, раскрутив, выбрасывал это оружие за борт. Деньги, партийные и комсомольские билеты закладывали в герметичный кранец. На нашу лодку помимо тех одиннадцати перешло еще 68 человек. Среди них два дублера командира — Владимир Першин и Василий Архипов. На нашу лодку также перетащили большие мешки с секретной документацией.

ФКП приказал мне и Вассеру полным ходом кратчайшим путем следовать на базу. В наш адрес все время шли радиограммы различного содержания.

Начсан флота (начальник санитарной службы, – прим. РВ.) рекомендовал кормить облученных фруктами, свежими овощами, соками и антибиотиками. А у нас к тому времени уже и картошка кончилась. Представитель особого ведомства интересовался, кто из экипажа может толково объяснить причину аварии.

Шторм

На третьи сутки мы подошли к миноносцам. Шторм разгулялся, и нас с эсминцами по очереди взметало высоко в небо. Подойти было невозможно. В это время на мостик вышел доктор и сказал: «Товарищ командир, они загибаются, я делаю все, что могу». И тогда я принял решение подходить. С миноносца нам подали швартовые концы и на крышу нашего ограждения подали сходню. Предварительно людей с аварийной лодки мы собрали в центральном посту и боевой рубке. На миноносец успело перебежать 30 наиболее здоровых людей.

Все тяжелобольные остались у нас. Матросы, старшины и офицеры нашей лодки делали все возможное, чтобы облегчить страдания больным. Матросы-торпедисты в первом отсеке кормили больных с ложечки.

Прошло еще двое суток. Погода стала улучшаться. Получили «радио», что в районе Нордкапа будем высаживать людей на другие миноносцы. Подойдя к точке встречи, обнаружили два миноносца проекта 30-БИС. К этому моменту нас нагнала лодка Вассера. На спокойной воде я ошвартовался к миноносцу и высадили 49 оставшихся человек. Вассер высаживал людей на другой миноносец на шлюпках.

Такое количество адмиралов и генералов я видел впервые

После этого мы легли на курс к базе. Ошвартовались на базе у третьего пирса. Сойдя на пирс, я не знал, кому доложить о прибытии, — такое количество адмиралов и генералов на сравнительно небольшой площадке я видел впервые. Генералы были в основном медики.

Вызвали доктора Салиенко. Он, который так смело, самоотверженно вел себя в море, увидя большое медицинское светило, настолько растерялся, что отдал генералу честь левой рукой. Генерал взял руки доктора в свои и сказал: «Здравствуйте, коллега». Доктор наш покраснел и пошел с генералом в торец пирса беседовать на их профессиональные темы.

С лодки начали выгрузку мешков с секретной документацией. Я стоял рядом с начальником штаба Северного флота А. И. Рассохо и смотрел, как наши матросы складывают эти мешки на пирсе, а служба радиационной безопасности флота производит замеры уровней радиации. К Рассохо подошел флагманский секретчик флота и спросил, что делать с документацией. «А много на ней?» — спросил Рассохо. «Много», — ответил тот. «Жечь немедленно!!!» — вмешался в разговор начальник медицинской службы флота генерал-майор медицинской службы Ципичев.

Затем старпом построил экипаж нашей лодки на берегу. Я поблагодарил матросов, старшин и офицеров за службу. Они не совсем дружно ответили традиционное «Служим Советскому Союзу», и мы все пошли в баню на санобработку. Мылись долго и тщательно. В предбанике стоял стол, за которым сидела девушка-регистратор, а рядом стоял старшина-химик с бета-гамма-радиометром и флагманский химик Северного флота капитан 1 ранга Кувардин.

Первым из мыльной вышел наш радиометрист — старшина 2-й статьи Боков. Он подошел к столу, замерили его уровень — 2700 по бета-частицам. «Сколько у него?» — спросил Кувардин. «2700», — ответила девушка. Кувардин хлопнул Бокова по мокрому плечу и сказал: «Повезло тебе, парень! 3000 — норма».

Когда у следующего оказалось 4200, Кувардин и его ободрил, сказал что норма — 5000. У нас, у офицеров стоявших на мостике, уровни по бета-частицам в районе щитовидной железы были от 8000 до 11500. Всю нашу одежду отобрали и выдали белую матросскую робу — своей одежды у нас не было. Для наших с Вассером экипажей подогнали плавбазу «Пинега». На ней матросов поместили в освобожденные специально для нас кубрики, а офицеров развели по каютам.

На фоне общей порядочности и смелости имел место факт трусости. Коротко о сути дела. Когда мы ошвартовались к борту «К-19», то первым к нам на лодку перебежал вполне здоровый человек, а уж после перенесли трех тяжелобольных.

Передавая мне бланк шифрограммы для передачи на ФКП Затеев попросил передать ему обратно бланк, как документ секретной и строгой отчетности. Ну и когда радиограмма была передана, я обратился к этому первому покинувшему лодку матросу, чтобы он передал бланк Затееву.

И услышал в ответ, что он не матрос, а офицер и является представителем одного из управлений штаба флота и обратно на аварийную лодку не пойдет. Тогда я приказал ему отправляться в первый отсек, где находились уже одиннадцать тяжелобольных. Он мне ответил, что туда он тоже не пойдет и доложит командованию флота о моем самоуправстве. Его неподчинение я расценил как бунт на военном корабле, о чем сообщил ему и всем присутствующим на мостике. После чего приказал старпому вынести пистолет на мостик и расстрелять бунтаря у кормового флага. Старпом начал спускаться в центральный пост за пистолетом. Штабист понял, что с ним не шутят, и, изрыгая угрозы, пошел в первый отсек. В дальнейшем он первым перебежал на «Бывалый».

Я не стану называть фамилию и имя этого человека только потому, что, как сказал мой замполит С. Сафонов, он не струсил, а просто «дал моральную утечку». И еще я не называю его фамилии, потому, что за этот поход он был награжден орденом. А ордена у нас зря не раздаются. Так нас учили.

Обвинения в адрес подводников-спасателей

Ночью я проснулся от того, что меня кто-то трясет за плечо. Будил меня флагманский связист одного из соединений подводных лодок Ким Батманов. «Мы, офицеры флота, — сказал он, — все за тебя, на флот приехал Бутома — самый главный в советском судостроении. Все перед ним на цыпочках ходят, ведь он представитель ЦК. Так вот, он заявил, что промышленность поставляет флоту превосходную технику, а флот — дерьмо, не умеет ее эксплуатировать. Затеев — паникер, а ты, Жан, — пособник паники. Обвиняешься ты по трем пунктам. Первый — почему без приказания вышел из завесы.

Второй — почему, подойдя к борту, не дал сигнал об аварии подводной лодки в соответствующей радиосети. Третий — почему стоя у борта «К-19» и принимая людей, не обеспечил радиологическую защиту своему экипажу».

«По первому пункту, — сказал я, — мы вышли из завесы, так как я решил, что это радио с ФКП, т. е. берег дублирует радио Затеева. По второму — сигнал об аварии должен был дать Затеев через мою радиостанцию, так как он потерпевший аварию. И по третьему — все резиновые химкомплекты и противогазы имеют какие-то нормы. Сроки пребывания в них исчисляются в часах, а не в сутках. Пятисуточное пребывание в них нам здоровья бы не прибавило».

Батманов остался доволен моим объяснением, все записал и сказал, что гора свалилась с его плеч, поручение ему дали пренеприятнейшее, а он не привык «подставлять» товарищей.

К 14 часам мне приказали прибыть к Командующему флотом адмиралу Андрею Трофимовичу Чебаненко. В назначенное время в белой матросской робе я доложил комфлота: «Товарищ адмирал, командир С-270 капитан 3 ранга Свербилов по вашему приказанию прибыл». Он спросил, почему я в таком виде. Я ответил, что нашу форму отобрали на захоронение. Он тут же вызвал заместителя комфлота по тылу контр-адмирала Поликарпова и отдал приказание сшить нашим офицерам новую форму. Затем я ему доложил обо всех действиях с момента получения радио об аварии.

Командующий очень тепло, дружески разговаривал со мной. Тогда я не знал, сколько крови ему попортил Бутома, обвинивший во всем флот и выгораживавший промышленность.

Нашу лодку надо было ставить в док для заделки рваного левого борта. Но представители противорадиационной службы отказались принимать такой заказ, поскольку в нашем первом отсеке рабочие могут находиться только по 20 минут в рабочую смену, во втором — около часа, в центральном посту — 2 часа и т. д. При этом представители данной службы заявили мне, что мыльно-счеточная дезактивация не поможет. Нужно вырубать экспанзит, снимать линолеум и вырубать все дерево. Этим наш экипаж и занимался все последующие шесть дней.

Вертолёт с ранеными рухнул при взлёте

Мы навестили моряков с аварийной лодки, находившихся в местном госпитале. Всех очень тяжелых отправили в Ленинград. Замполит С. Сафонов наблюдал, как грузили в вертолет 11 человек на носилках. Вертолет поднялся с матросского стадиона метра на три, хвостовым винтом задел плакат «Море любит сильных» и рухнул на колеса.

Первым через распахнутую дверь с матом выпрыгнул генерал-медик, а за ним уже вынесли лежачих ребят. Никто, к счастью, не пострадал. Пришлось воспользоваться дешевым морским путем, и на катере Командующего они были доставлены в Североморск, а затем самолетом в Ленинград. В госпитале остался Володя Енин.

У него мы спросили, что делать с их партийными, комсомольскими билетами и деньгами, всем тем, что мы сохранили в герметичном кранце. Билеты он предложил сдать в политотдел соединения, деньги отнести ребятам в госпиталь, потому как они покупательской способности не утратили.

Когда мы с Сафоновым положили стопку партийных и комсомольских билетов на стол начальнику политотдела соединения капитану 1 ранга М. Репину, он посмотрел на них как на неразорвавшуюся гранату. «Зачем вы их сюда принесли?» — спросил он. «А куда мы должны их принести?» — спросили мы. Тогда он вызвал молодую вольнонаемную секретаршу и приказал запереть их в сейфе. Дальнейшая судьба этих партбилетов мне не известна.

«За аварии мы не награждаем. Н. Хрущев»

Команда ежедневно работала на лодке по много часов. Нужно было стать в док. Начальник отдела кадров соединения подводных лодок Караушев, встретив меня на пирсе, сказал, что на наш экипаж подготовлены наградные документы. С его слов меня представили к званию Героя Советского Союза. Но пройдет месяц (лодка уже стояла в доке), и Глеб Караушев скажет, что наше награждение не состоится, так как Никита Сергеевич Хрущев, не разобравшись, на чьей лодке была авария, на моем представлении напишет: «За аварии мы не награждаем. Н. Хрущев».

В медицинских книжках моряков наших трёх экипажей не оставили ни единой записи о полученных дозах радиации.

Только теперь, по прошествии многих лет, я понял, почему нас так плохо тогда приняло руководство судостроением — мы привезли не только больных, мы привезли вещественные доказательства несовершенства проекта, неотработанности узлов и отсутствия четкой методики эксплуатации новой атомной лодки…

Жан Михайлович Свербилов умер в 1991 году

«Я вышла замуж за шведа и уехала из страны через год после его смерти, — пишет Марина Эриксон — Петерсен. — Живу хорошо, работаю преподавателем шведского языка в гимназии. Первый муж был офицер- подводник. Мой папа для меня был лучше всех. Он был единственный командир подводной лодки, который пошел спасать товарищей. Он и его экипаж «схлопотал» лучевку в такой степени, что никто не дожил до сегодняшнего дня»…

Читайте также: «Если это ваше — умирайте!» — Лукашенко рассказал, чей Крым (+ВИДЕО)

Валерий Громак, для «Русской Весны»«За аварии мы не награждаем…» Такую надпись сделал Никита Хрущев на представлении командира подводной лодки «С-270» Жана Свербилова.

В конце февраля в столице подводных сил России поселке Гаджиево отметили печальную дату трагических событий на атомной подводной лодке «К-19».

На страницах «Русской Весны» я рассказывал об авариях, преследовавших этот атомоход, прозванный на Северном флоте «Хиросимой». Американцы об этом подводном ракетоносце, о его героическом экипаже даже сняли художественный фильм. Увы, в фильме, в газетных публикациях о североморской «Хиросиме» практически ничего не говорится об экипажах дизельных подводных лодок «С – 270» и «С – 159», которые пришли на помощь терпящему аварию атомоходу. Об этом мне написала из Швеции Марина Эриксон — Петерсен, которая в восьмидесятые годы была замужем за офицером Игорем Капустиным и жила в Гаджиево.

Когда 3 июля 1961 года на «К-19» в Атлантике произошла авария ядерного реактора, кроме подвига моряков «К-19» ценой своей жизни предотвративших ядерную катастрофу и спасших корабль, подлинное мужество и героизм продемонстрировали командиры и экипажи двух дизельных субмарин «С-270» и «С-159».

Подводной лодкой «С-270» командовал отец Марины капитан 3 ранга Жан Михайлович Свербилов.

«Папа рассказывал, что когда пришел «SOS» с лодки Затеева, все остальные лодки, находящиеся в море на учениях, получили приказ из Москвы: к лодке не подходить и никого не спасать. Он единственный, который наплевал на приказ, — пишет мне Марина Эриксон-Петерсен. — Извините, если пишу «гражданским» языком, всей флотской терминологии не помню. Но настоящий цирк начался, когда они пришли в базу. От них шарахались, как от зачумленных (никто толком тогда не знал о лучевой болезни). 

Но «лучевка» и спасла папу от трибунала. На почве облучения у него открылся туберкулез, и он лежал в госпитале много месяцев. После этого его быстро списали с плавсостава. Мы переехали в Ленинград, и папа стал преподавать на высших офицерских классах. Ходил в звании капитана 2 ранга одиннадцать лет. Затем получил капитана 1 ранга. Ровно в 50 лет его отправили в отставку. Перед самой смертью в 1991 году он рассказал всю историю в ленинградской телепрограмме…»

Я нашел рассказ Жана Михайловича Свербилова. Он очень большой, и потому привожу его в сокращении.

«Наша подводная лодка «С-270», участвуя в учениях под кодовым названием «Полярный круг», находилась в северной части Атлантического океана. В этом районе находилось свыше 30 подводных лодок. Поднявшись для очередного сеанса связи на глубину девять метров, радисты приняли радиограмму: «Имею аварию реактора. Личный состав переоблучен. Нуждаюсь помощи. Широта 66 градусов северная, долгота 4 градуса. Командир «К-19».

Собрав офицеров и старшин во втором отсеке, я прочитал им шифровку и высказал свое мнение: наш долг идти на помощь морякам-подводникам. Офицеры и старшины меня поддержали. По мере приближения к лодке уровень радиации стал увеличиваться. Если на расстоянии 1 кабельтова он был 0.4-0.5 рентген/час, то у борта поднялся до 4-7 рентген/час. Ошвартовались мы к борту «К-19» в 14 часов. Командир лодки был на мостике. Я спросил, в какой они нуждаются помощи. Он попросил принять на борт 11 человек тяжелобольных и обеспечить его радиосвязью с флагманским командным пунктом, т. е. с берегом, так как его радиостанция не работала.

На носовой надстройке «К-19» среди возбужденных людей трое лежали на носилках с опухшими лицами. Сразу же возникла проблема, как переносить людей на нашу лодку: подводные лодки, уходя в море, оставляют сходни на пирсе в базе. Я предложил Затееву (командир «К-19», — В. Г.) отвалить носовые горизонтальные рули и, продвигаясь вперед вдоль его борта, подвел под них форштевень «С-270». Теперь по рулям, как по сходням, можно было перенести трех человек на носилках. Это были лейтенант Борис Корчилов, главный старшина Борис Рыжков и старшина 1-й статьи Юрий Ордочкин. Восемь человек перебежали сами.

Едва эти 11 человек разместили в первом отсеке, в нем сразу стало 9 рентген/час. Когда я сообщил об этом Затееву, он предложил раздеть их и одежду выбросить за борт.

После этой процедуры в нашем отсеке стало 0.5 рентген/час. Но сами эти ребята излучали значительно больше, особенно когда их рвало. Наш доктор Юрий Салиенко обработал каждого спиртом и одел в наше аварийное белье. Я дал «радио» на ФКП‚ Стою у борта «К-19». Принял на борт 11 человек тяжелобольных. Обеспечиваю «К-19» радиосвязью. Жду указаний. Командир «С-270».

Приблизительно через час в мой адрес пришли телеграммы от Главкома ВМФ и Командующего Северным флотом почти одного содержания: «Что вы делаете у борта К-19? Почему без разрешения покинули завесу? Ответите за самовольство».

Прошу Затеева составить шифровку о состоянии его лодки, чтобы передать ее моей рацией на ФКП. Через полтора часа после того, как шифровка пошла на берег, ФКП приказал подводной лодке С-159 (командир Григорий Вассер – В. Г.) следовать к аварийной подводной лодке и помочь снимать людей.

А мы продолжали стоять у борта. Больными в первом отсеке занимался доктор. Старпом Иван Свищ вместе с помощником командира «К-19» Владимиром Ениным заводили швартовые концы с нашей кормы на их нос, чтобы попробовать отбуксировать подводную лодку. Но как только мы давали ход, обтянувшиеся концы рвались, как струны. Все попытки были тщетными — с буксировкой ничего не получалось.

…Затеев вызвал меня на нос для совершенно секретных переговоров. Только тогда я узнал, что у него колоссальный тепловой режим в реакторе, и он с минуты на минуту ждет… атомного взрыва. Оставалось радоваться, что мы в эпицентре и в случае чего не останемся калеками.

Никакие иностранные самолеты над нами не летали. Но на всякий случай мы разыграли и такой вариант: если появится американский военный корабль, то все перейдут к нам на лодку, а «К-19» будем топить. Для этой цели была отдана команда командиру БЧ-3 нашей лодки Борису Антропову приготовить две боевые торпеды. К счастью, этот акт применить не пришлось.

К 3 часам утра следующих суток подошли еще две подводные лодки. С ФКП поступила команда всему личному составу аварийной ПЛ перейти на лодки, отойти на 1 милю от «К-19» и наблюдать за ней до прихода наших надводных кораблей.

Принимая людей, мы раздевали их. Они шли по рулям голые, неся в руках автоматы Калашникова, но старпом, раскрутив, выбрасывал это оружие за борт. Деньги, партийные и комсомольские билеты закладывали в герметичный кранец. На нашу лодку помимо тех одиннадцати перешло еще 68 человек. Среди них два дублера командира — Владимир Першин и Василий Архипов. На нашу лодку также перетащили большие мешки с секретной документацией.

ФКП приказал мне и Вассеру полным ходом кратчайшим путем следовать на базу. В наш адрес все время шли радиограммы различного содержания.

Начсан флота (начальник санитарной службы, – прим. РВ.) рекомендовал кормить облученных фруктами, свежими овощами, соками и антибиотиками. А у нас к тому времени уже и картошка кончилась. Представитель особого ведомства интересовался, кто из экипажа может толково объяснить причину аварии.

Шторм

На третьи сутки мы подошли к миноносцам. Шторм разгулялся, и нас с эсминцами по очереди взметало высоко в небо. Подойти было невозможно. В это время на мостик вышел доктор и сказал: «Товарищ командир, они загибаются, я делаю все, что могу». И тогда я принял решение подходить. С миноносца нам подали швартовые концы и на крышу нашего ограждения подали сходню. Предварительно людей с аварийной лодки мы собрали в центральном посту и боевой рубке. На миноносец успело перебежать 30 наиболее здоровых людей.

Все тяжелобольные остались у нас. Матросы, старшины и офицеры нашей лодки делали все возможное, чтобы облегчить страдания больным. Матросы-торпедисты в первом отсеке кормили больных с ложечки.

Прошло еще двое суток. Погода стала улучшаться. Получили «радио», что в районе Нордкапа будем высаживать людей на другие миноносцы. Подойдя к точке встречи, обнаружили два миноносца проекта 30-БИС. К этому моменту нас нагнала лодка Вассера. На спокойной воде я ошвартовался к миноносцу и высадили 49 оставшихся человек. Вассер высаживал людей на другой миноносец на шлюпках.

Такое количество адмиралов и генералов я видел впервые

После этого мы легли на курс к базе. Ошвартовались на базе у третьего пирса. Сойдя на пирс, я не знал, кому доложить о прибытии, — такое количество адмиралов и генералов на сравнительно небольшой площадке я видел впервые. Генералы были в основном медики.

Вызвали доктора Салиенко. Он, который так смело, самоотверженно вел себя в море, увидя большое медицинское светило, настолько растерялся, что отдал генералу честь левой рукой. Генерал взял руки доктора в свои и сказал: «Здравствуйте, коллега». Доктор наш покраснел и пошел с генералом в торец пирса беседовать на их профессиональные темы.

С лодки начали выгрузку мешков с секретной документацией. Я стоял рядом с начальником штаба Северного флота А. И. Рассохо и смотрел, как наши матросы складывают эти мешки на пирсе, а служба радиационной безопасности флота производит замеры уровней радиации. К Рассохо подошел флагманский секретчик флота и спросил, что делать с документацией. «А много на ней?» — спросил Рассохо. «Много», — ответил тот. «Жечь немедленно!!!» — вмешался в разговор начальник медицинской службы флота генерал-майор медицинской службы Ципичев.

Затем старпом построил экипаж нашей лодки на берегу. Я поблагодарил матросов, старшин и офицеров за службу. Они не совсем дружно ответили традиционное «Служим Советскому Союзу», и мы все пошли в баню на санобработку. Мылись долго и тщательно. В предбанике стоял стол, за которым сидела девушка-регистратор, а рядом стоял старшина-химик с бета-гамма-радиометром и флагманский химик Северного флота капитан 1 ранга Кувардин.

Первым из мыльной вышел наш радиометрист — старшина 2-й статьи Боков. Он подошел к столу, замерили его уровень — 2700 по бета-частицам. «Сколько у него?» — спросил Кувардин. «2700», — ответила девушка. Кувардин хлопнул Бокова по мокрому плечу и сказал: «Повезло тебе, парень! 3000 — норма».

Когда у следующего оказалось 4200, Кувардин и его ободрил, сказал что норма — 5000. У нас, у офицеров стоявших на мостике, уровни по бета-частицам в районе щитовидной железы были от 8000 до 11500. Всю нашу одежду отобрали и выдали белую матросскую робу — своей одежды у нас не было. Для наших с Вассером экипажей подогнали плавбазу «Пинега». На ней матросов поместили в освобожденные специально для нас кубрики, а офицеров развели по каютам.

На фоне общей порядочности и смелости имел место факт трусости. Коротко о сути дела. Когда мы ошвартовались к борту «К-19», то первым к нам на лодку перебежал вполне здоровый человек, а уж после перенесли трех тяжелобольных.

Передавая мне бланк шифрограммы для передачи на ФКП Затеев попросил передать ему обратно бланк, как документ секретной и строгой отчетности. Ну и когда радиограмма была передана, я обратился к этому первому покинувшему лодку матросу, чтобы он передал бланк Затееву.

И услышал в ответ, что он не матрос, а офицер и является представителем одного из управлений штаба флота и обратно на аварийную лодку не пойдет. Тогда я приказал ему отправляться в первый отсек, где находились уже одиннадцать тяжелобольных. Он мне ответил, что туда он тоже не пойдет и доложит командованию флота о моем самоуправстве. Его неподчинение я расценил как бунт на военном корабле, о чем сообщил ему и всем присутствующим на мостике. После чего приказал старпому вынести пистолет на мостик и расстрелять бунтаря у кормового флага. Старпом начал спускаться в центральный пост за пистолетом. Штабист понял, что с ним не шутят, и, изрыгая угрозы, пошел в первый отсек. В дальнейшем он первым перебежал на «Бывалый».

Я не стану называть фамилию и имя этого человека только потому, что, как сказал мой замполит С. Сафонов, он не струсил, а просто «дал моральную утечку». И еще я не называю его фамилии, потому, что за этот поход он был награжден орденом. А ордена у нас зря не раздаются. Так нас учили.

Обвинения в адрес подводников-спасателей

Ночью я проснулся от того, что меня кто-то трясет за плечо. Будил меня флагманский связист одного из соединений подводных лодок Ким Батманов. «Мы, офицеры флота, — сказал он, — все за тебя, на флот приехал Бутома — самый главный в советском судостроении. Все перед ним на цыпочках ходят, ведь он представитель ЦК. Так вот, он заявил, что промышленность поставляет флоту превосходную технику, а флот — дерьмо, не умеет ее эксплуатировать. Затеев — паникер, а ты, Жан, — пособник паники. Обвиняешься ты по трем пунктам. Первый — почему без приказания вышел из завесы.

Второй — почему, подойдя к борту, не дал сигнал об аварии подводной лодки в соответствующей радиосети. Третий — почему стоя у борта «К-19» и принимая людей, не обеспечил радиологическую защиту своему экипажу».

«По первому пункту, — сказал я, — мы вышли из завесы, так как я решил, что это радио с ФКП, т. е. берег дублирует радио Затеева. По второму — сигнал об аварии должен был дать Затеев через мою радиостанцию, так как он потерпевший аварию. И по третьему — все резиновые химкомплекты и противогазы имеют какие-то нормы. Сроки пребывания в них исчисляются в часах, а не в сутках. Пятисуточное пребывание в них нам здоровья бы не прибавило».

Батманов остался доволен моим объяснением, все записал и сказал, что гора свалилась с его плеч, поручение ему дали пренеприятнейшее, а он не привык «подставлять» товарищей.

К 14 часам мне приказали прибыть к Командующему флотом адмиралу Андрею Трофимовичу Чебаненко. В назначенное время в белой матросской робе я доложил комфлота: «Товарищ адмирал, командир С-270 капитан 3 ранга Свербилов по вашему приказанию прибыл». Он спросил, почему я в таком виде. Я ответил, что нашу форму отобрали на захоронение. Он тут же вызвал заместителя комфлота по тылу контр-адмирала Поликарпова и отдал приказание сшить нашим офицерам новую форму. Затем я ему доложил обо всех действиях с момента получения радио об аварии.

Командующий очень тепло, дружески разговаривал со мной. Тогда я не знал, сколько крови ему попортил Бутома, обвинивший во всем флот и выгораживавший промышленность.

Нашу лодку надо было ставить в док для заделки рваного левого борта. Но представители противорадиационной службы отказались принимать такой заказ, поскольку в нашем первом отсеке рабочие могут находиться только по 20 минут в рабочую смену, во втором — около часа, в центральном посту — 2 часа и т. д. При этом представители данной службы заявили мне, что мыльно-счеточная дезактивация не поможет. Нужно вырубать экспанзит, снимать линолеум и вырубать все дерево. Этим наш экипаж и занимался все последующие шесть дней.

Вертолёт с ранеными рухнул при взлёте

Мы навестили моряков с аварийной лодки, находившихся в местном госпитале. Всех очень тяжелых отправили в Ленинград. Замполит С. Сафонов наблюдал, как грузили в вертолет 11 человек на носилках. Вертолет поднялся с матросского стадиона метра на три, хвостовым винтом задел плакат «Море любит сильных» и рухнул на колеса.

Первым через распахнутую дверь с матом выпрыгнул генерал-медик, а за ним уже вынесли лежачих ребят. Никто, к счастью, не пострадал. Пришлось воспользоваться дешевым морским путем, и на катере Командующего они были доставлены в Североморск, а затем самолетом в Ленинград. В госпитале остался Володя Енин.

У него мы спросили, что делать с их партийными, комсомольскими билетами и деньгами, всем тем, что мы сохранили в герметичном кранце. Билеты он предложил сдать в политотдел соединения, деньги отнести ребятам в госпиталь, потому как они покупательской способности не утратили.

Когда мы с Сафоновым положили стопку партийных и комсомольских билетов на стол начальнику политотдела соединения капитану 1 ранга М. Репину, он посмотрел на них как на неразорвавшуюся гранату. «Зачем вы их сюда принесли?» — спросил он. «А куда мы должны их принести?» — спросили мы. Тогда он вызвал молодую вольнонаемную секретаршу и приказал запереть их в сейфе. Дальнейшая судьба этих партбилетов мне не известна.

«За аварии мы не награждаем. Н. Хрущев»

Команда ежедневно работала на лодке по много часов. Нужно было стать в док. Начальник отдела кадров соединения подводных лодок Караушев, встретив меня на пирсе, сказал, что на наш экипаж подготовлены наградные документы. С его слов меня представили к званию Героя Советского Союза. Но пройдет месяц (лодка уже стояла в доке), и Глеб Караушев скажет, что наше награждение не состоится, так как Никита Сергеевич Хрущев, не разобравшись, на чьей лодке была авария, на моем представлении напишет: «За аварии мы не награждаем. Н. Хрущев».

В медицинских книжках моряков наших трёх экипажей не оставили ни единой записи о полученных дозах радиации.

Только теперь, по прошествии многих лет, я понял, почему нас так плохо тогда приняло руководство судостроением — мы привезли не только больных, мы привезли вещественные доказательства несовершенства проекта, неотработанности узлов и отсутствия четкой методики эксплуатации новой атомной лодки…

Жан Михайлович Свербилов умер в 1991 году

«Я вышла замуж за шведа и уехала из страны через год после его смерти, — пишет Марина Эриксон — Петерсен. — Живу хорошо, работаю преподавателем шведского языка в гимназии. Первый муж был офицер- подводник. Мой папа для меня был лучше всех. Он был единственный командир подводной лодки, который пошел спасать товарищей. Он и его экипаж «схлопотал» лучевку в такой степени, что никто не дожил до сегодняшнего дня»…

Читайте также: «Если это ваше — умирайте!» — Лукашенко рассказал, чей Крым (+ВИДЕО)

Валерий Громак, для «Русской Весны»