Этюд об этимологии
Глава 2. СЛОВОТОЛК И КАКОЙ ОТ НЕГО ТОЛК
АРХЕОЛОГИЯ БЕЗ ЛОПАТЫ
https://www.e-reading.club/illustrations/1018/1018511-doc2fb_image_02000001.jpgАрхеология занимается изучением прошлого человека по вещественным остаткам. По найденному разбитому кувшину археолог пытается представить, как жилось на свете его бывшему владельцу, о чем он думал, мечтал. Называть археологию отдельной наукой не совсем правильно.
По сути дела, это часть единой исторической науки. Не называем же мы прыжки в длину отдельным видом спорта, а всего лишь одной из дисциплин легкой атлетики.
Такие истории-"ужастики" криминалист называет версиями.
Археологам и криминалистам приходится раскапывать могилы. Чтобы чем-то отличаться от археологов, криминалисты называют это занятие не раскопками, а эксгумацией. Вообще-то говоря, тревожить покойников – тяжкий грех. Не следовало бы этого делать ни следователям, ни исследователям.
Однако у следователей имеется на то веская причина: борьба с преступностью. Археологи же, которыми движет любопытство, оправдываются тем, что, мол, узнав побольше о прошлом, можно избежать ошибок в будущем. "Да и потом, – говорят они, – мы же не раскапываем свежие могилы, а только очень старые, бесхозные, так сказать".Чтобы хоть как-то отличать гробокопателей-криминалистов от археологов, придумали такое ухищрение. Если речь идет о предметах, относящихся к XVI или более ранним векам, то ими занимаются археологи. Ну а если поближе к современности, то криминалисты или этнографы.В выгодную сторону от археологии и криминалистики отличается этимология, раздел языкознания, в котором изучают происхождение слов.Во-первых, не надо рыть землю, на что обречен археолог. Предметы старины (черепки и черепа), прежде чем они попадут в руки исследователя, необходимо отыскать и откопать. Этимологу рыть землю не надо. Слова – вот они, повсюду вокруг нас: в живой речи, в книгах, на экране телевизора…
И лопата ни к чему. Потому и называют этимологию археологией без лопаты, подчеркивая, с одной стороны, связь ее с археологией по "исторической линии", а с другой стороны, указывая на такое существенное отличие, как неодинаковое техническое оснащение.Во-вторых, археология – это наука сезонная. Летом археолог копает, а зимой описывает и исследует. Этимолог же круглый год может трудиться в тиши кабинета и делать открытия, что называется, "на кончике пера".В-третьих, этимология – наука сберегающая. Археолог, к чему ни притронется, обязательно испортит. Взять хотя бы курган. Даже если он снова его закопает, то это будет уже совсем не тот курган, что прежде. В захоронение попал свежий воздух, а каждую песчинку земли на прежнее место не вернуть.
Этимолог же изучит слово – и вернет его на место целым и невредимым. И оно продолжает верой и правдой служить людям, не то что склеенный археологом горшок: ни то ни се, ни черепки, ни сосуд.В-четвертых, не надо ни перед кем оправдываться и просить прощения или разрешения на исследования. Бери любое слово – и исследуй.Этимологию можно считать частью языкознания, а можно и частью истории, как и археологию. Это раздел пограничный, находящийся на стыке наук.Нельзя не упомянуть еще об одном выгодном отличии этимологии от других сфер человеческой деятельности, а именно о правдивости этой дисциплины.
По степени объективности в отражении действительности язык может служить образцом для летописцев, которые, конечно же, пытаются в меру сил творить, "добру и злу внимая равнодушно", да не всегда это у них получается. Жизнь берет свое.Пергамент и чернила дороги. Все время уходит на чтение книг и переписывание. Тут уж не до подсобного хозяйства, не до работы в поле или на ферме. А кушать хочется.
Вот и приходится иногда ради куска хлеба насущного чуточку покривить душой, чуточку приукрасить деяния князя-кормильца, написать что-либо в угоду тем, кто платит деньги, а потому и "заказывает музыку".
Так появляются в летописях фальшивые звуки. Да и былины народные, что греха таить, щепетильным отношением к фактам не отличаются. Коли уж полюбит народ кого, то готов приписать ему все возможные добродетели, сделать из него светлый образ. Иное дело язык, его слова.
В них гораздо больше правды и объективности, ведь язык не принадлежит власть предержащим. Он – достояние народное. Родной язык – неплохой музей-хранилище, из которого не исчезает ни один экспонат по чьей-то прихоти.Наука – не единственная копилка знаний. Наряду со знаниями, добытыми и упорядоченными усилиями жрецов науки, ученых, всегда существовала другая, массовая, стихийная наука всего сообщества людей, а не только его отдельной, особо образованной и подготовленной части. Это сокровищница всего народа, его выстраданный в веках опыт. Он накапливался и шлифовался, проверялся и перепроверялся, подвергаясь испытанию временем. Он кристаллизовался, превращаясь в слова, настоящие перлы познания, сокровища мысли и опыта.Языковед-этимолог подобен следопыту, идущему по следу зверя. По сохранившимся в оболочке-словоформе следам он выслеживает зверя, именуемого первосмыслом, восстанавливает картину прошлого по оставшимся следам на "песке времени". Словно иголкой, он стягивает, сшивает разношерстные факты в единое смысловое полотно. Этимологию с полным основанием можно именовать словесной археологией.Этимолога можно уподобить и нумизмату, пытающемуся прочитать и понять надпись на стершемся от времени пятаке.По едва читаемым, едва различимым, расплывчатым очертаниям слова-знака этимолог пытается восстановить былую, исконную стоимость словесного "пятака", так много испытавшего за свою жизнь взлетов и падений, девальваций и ревальвации.
И далеко не каждому словесному "пятаку" удается удержаться в обращении. Время чеканит все новые и новые денежные и словесные знаки, выводит из оборота, отправляет на переплавку старые, отслужившие свое.Одни слова "уходят на пенсию", занимают свое место в словарях. Из материала других изготавливаются новые словесные знаки, много наследующие от старого. Старина, былое перетекает в современное, сегодняшнее постепенно, без скачков и провалов. Слова-новоделы хранят в себе память о древнейших словесных поделках.Первосмысл слова представляет из себя содержание, которое изначально определило выбор формы для этого слова.В первом приближении такие стройные, согласованные отношения можно изобразить в виде следующей таблицы:
Для этого требуется определенная сноровка, некоторая подготовленность, чтобы по едва приметным, едва различимым признакам уловить затерявшийся в складках времени смысл, который первоначально оправдывал появление на свет той или иной словоформы. "Почему это называется так, а не иначе?" – на такой вопрос пытается прежде всего ответить языковед, избравший своей узкой специальностью этимологию.Поняв происхождение слов родного языка, можно обрести ряд преимуществ. Вместе со словом, еще в детстве, удается получить первичные знания об окружающем мире.
Поняв, что лягушка названа так за то, что лягается при передвижении в воде и на суше, ученик со временем, в школе, воспримет английское "лэг" – "нога" как родственное словам "лягаться" и "лягушка", быстрее усвоит новое для себя слово, различив в нем признаки старого, хорошо знакомого. Слово "лебеда" напомнит ему о том, что лист этого растения имеет форму лебединой лапы.Знания, содержащиеся в слове, как правило, проверенные, надежные, указывающие на самое главное. Многие современные слова-пустышки лишь набивают карманы пустыми орехами. В них нет смыслового ядра, они бессодержательны, практически ничего не рассказывают об окружающем мире. Среди них номенклатурные названия вроде "859-я школа" или "39-я стрит".
Такие названия лишь устанавливают формальный, кладбищенский порядок в названиях, внешне упорядочивают их, выхолащивая содержание. То ли дело названия улиц! Например, Беговая. На ней ипподром, где проводятся бега. Это вам не какая-то там безликая "стрит"!Слово дает направление нашей мысли, будит ее. Оно указывает на свойство, признак предмета, действия, явления. Как указка уводит наш взгляд в нужную сторону, так и слово уводит туда же мысль. Толкование слов делает человека умнее и мудрее. Правильно истолкованное, оно превращается в остро отточенную указку, зажатую в умелой руке, в тонкий инструмент передачи мысли. Управляя мыслями, такая указка превращается в волшебную палочку.Приступая к толкованию слов, выяснению их происхождения, неплохо было бы поклясться самому себе в соблюдении двух хорошо известных правил-принципов: 1) избегать лжи и 2) не бояться правды. Принципа №2 придерживаться несравненно труднее.
Голая правда не похожа на обнаженную диву. Она стара как мир и имеет весь традиционный "старушечий" набор непривлекательностей. Впрочем, использование спасительных "фигур умолчания" ради того, чтобы (не дай бог!) не задеть чье-то самолюбие, чье-то национальное достоинство (столь болезненно ранимое), тоже можно приравнять к отходу от принципа №1.В начале книги я уже сказал, что все слова одного языка так или иначе родственны словам другого. Это родство-сродство (а точнее, сходство) то и дело просвечивается сквозь частокол чужих звуков и букв. И все же мало кто верит, что межсловесные связи языка с языком (любым!) носят сплошной, тотальный характер. И это потому, что огромное число параллелей так и остаются непознанными, как бы "за кадром". Тому есть несколько причин.Причина первая. Количественные и качественные границы любого национального словаря размыты и неопределенны. Сколько слов в современном развитом языке? Сотни тысяч, даже если не брать в расчет личные имена, фамилии, географические названия и прочую мелкую номенклатуру. А сколькими единицами словаря реально владеет исследователь?
В лучшем случае парой десятков. Он не может вместить в своей голове всю громаду национального словаря, а потому оперирует ограниченным количеством единиц, которые относятся к так называемому основному фонду языка.Проще говоря, сравнивает самые обычные, самые расхожие слова своего языка с их аналогами в другом языке и делает ошибочный вывод: различий больше, чем сходств. Между тем кроме словарного ядра существует и словарная периферия, кроме центра – окраины. Это слова из местных говоров, диалектов, жаргонов, специальные термины и т. д.Существует в каждом языке и пласт слов "на пенсии", "ушедших на покой", то есть состарившихся и устаревших, ставших ненужными в повседневном обиходе. Так вот, родство, не обнаруженное между ядрами двух национальных словарей, наверняка обнаружится, если сравнивать ядро одного словаря с периферией другого.
Явление смещения слова, изменения им своего статуса при переходе от языка к языку общеизвестно. Не обнаруженное прямое, "кровное" родство не исключает свойства, родства сводного, не столь уж близкого. Если хорошенько проследить всю цепочку человеческой генеалогии, то наверняка окажется, что все люди на земле родственники, близкие, дальние и очень дальние.
Если восстановить все звенья межсловесных связей (а это задача непосильная), то окажется, что все слова одного языка связаны "родственными узами" со словами другого. Кто ищет, тот и находит.Причина вторая. Исследователю не всегда хватает "зоркости глаза", иначе говоря, подготовленности к сравнительным исследованиям. Слова и корни, похожие на те, что имеются в родном языке, остаются неузнанными в другом, где они предстают в несколько ином ракурсе. Можно провести такую аналогию.Перед вами схематический чертеж хорошо известных каждому предметов, причем данный в двух ракурсах. Попробуйте догадаться, что изображено на этих двух рисунках, что это за предметы (рис. 19)1Небольшая подсказка: на рисунках 19а и б изображен гвоздь. На рис. 19а он дан со стороны острия, а на рис. 196 – шляпки.Теперь, когда вы приобрели уже некоторый опыт в узнавании обычных предметов под необычным углом зрения, можно и дальше попробовать свои силы. Дам небольшую подсказку: на рисунках 19в и г изображена канцелярская (нет, не крыса!) кнопка, а на рисунках 19д и е – спичка (вид со стороны головки и со стороны основания палочки).Примерно такой же навык узнавания неплохо было бы приобрести и в языкознании, на материале слов из разных языков. И тогда исследователь стал бы обращаться со словами без излишнего трепета, "как повар с картошкой". Он увидел бы суть и перестал придавать большое значение мелочам. Узнаем же мы знакомых, родных и близких в различной одежде.
Труднее, правда, узнать приятеля под маской или под зонтом. Но это уже иная история, правда, тоже имеющая отношение к сдо-воведению.
Однако различий между русским "здесь" (или "тут") и перечисленными словами не больше, чем между русским "здесь" и русским же (из говора) "зде". Каких-то пару веков назад "зде" употреблялось в поэзии, считалось словом "высокого штиля". Где граница между этим "зде" и чешским "зде"? Мне видится единый славянский язык с его различными местными вариантами.Причина третья. Узость рассматриваемого языкового материала. В мире около 6000 языков (цифра довольно условная, примерная). В самом обычном случае исследователь сопоставляет родной язык с другим языком, который ему удалось изучить. На основании такого сравнения он делает вывод о существовании двух различных языков (они же так не похожи друг на друга!).
Вдумайтесь только: из 6000 языков в исследовании приняли участие только два. Разве этого достаточно, чтобы судить о всех языках и делать вывод о наличии различных, самостоятельных языков?Если привлечь для сравнения материалы из нескольких десятков (не сотен и даже не тысяч) языков, то вывод о разделенности языкового массива на отдельные языки-лоскутки уже не покажется таким уж очевидным. Сходств между языками будет все больше, они будут появляться с каждым новым языком, привлеченным для исследования.
Иначе говоря, тот, кто всматривается в языковую действительность сквозь узкий прищур, равный по величине знаний владению двумя языками, рискует увидеть совсем иную действительность, чем тот, прищур которого достигает ширины в десяток-другой иностранных языков. В окно видно больше, чем в замочную скважину.Кстати, полиглоты утверждают, что трудно изучить только первые семь языков. Дальше становится проще. Изучающий научается видеть общее между языками, то, что их объединяет. Он лишь чуточку "причесывает" свои старые языковые знания, но "языковые парики" не меняет.
Однако у следователей имеется на то веская причина: борьба с преступностью. Археологи же, которыми движет любопытство, оправдываются тем, что, мол, узнав побольше о прошлом, можно избежать ошибок в будущем. "Да и потом, – говорят они, – мы же не раскапываем свежие могилы, а только очень старые, бесхозные, так сказать".Чтобы хоть как-то отличать гробокопателей-криминалистов от археологов, придумали такое ухищрение. Если речь идет о предметах, относящихся к XVI или более ранним векам, то ими занимаются археологи. Ну а если поближе к современности, то криминалисты или этнографы.В выгодную сторону от археологии и криминалистики отличается этимология, раздел языкознания, в котором изучают происхождение слов.Во-первых, не надо рыть землю, на что обречен археолог. Предметы старины (черепки и черепа), прежде чем они попадут в руки исследователя, необходимо отыскать и откопать. Этимологу рыть землю не надо. Слова – вот они, повсюду вокруг нас: в живой речи, в книгах, на экране телевизора…
И лопата ни к чему. Потому и называют этимологию археологией без лопаты, подчеркивая, с одной стороны, связь ее с археологией по "исторической линии", а с другой стороны, указывая на такое существенное отличие, как неодинаковое техническое оснащение.Во-вторых, археология – это наука сезонная. Летом археолог копает, а зимой описывает и исследует. Этимолог же круглый год может трудиться в тиши кабинета и делать открытия, что называется, "на кончике пера".В-третьих, этимология – наука сберегающая. Археолог, к чему ни притронется, обязательно испортит. Взять хотя бы курган. Даже если он снова его закопает, то это будет уже совсем не тот курган, что прежде. В захоронение попал свежий воздух, а каждую песчинку земли на прежнее место не вернуть.
Этимолог же изучит слово – и вернет его на место целым и невредимым. И оно продолжает верой и правдой служить людям, не то что склеенный археологом горшок: ни то ни се, ни черепки, ни сосуд.В-четвертых, не надо ни перед кем оправдываться и просить прощения или разрешения на исследования. Бери любое слово – и исследуй.Этимологию можно считать частью языкознания, а можно и частью истории, как и археологию. Это раздел пограничный, находящийся на стыке наук.Нельзя не упомянуть еще об одном выгодном отличии этимологии от других сфер человеческой деятельности, а именно о правдивости этой дисциплины.
По степени объективности в отражении действительности язык может служить образцом для летописцев, которые, конечно же, пытаются в меру сил творить, "добру и злу внимая равнодушно", да не всегда это у них получается. Жизнь берет свое.Пергамент и чернила дороги. Все время уходит на чтение книг и переписывание. Тут уж не до подсобного хозяйства, не до работы в поле или на ферме. А кушать хочется.
Вот и приходится иногда ради куска хлеба насущного чуточку покривить душой, чуточку приукрасить деяния князя-кормильца, написать что-либо в угоду тем, кто платит деньги, а потому и "заказывает музыку".
Так появляются в летописях фальшивые звуки. Да и былины народные, что греха таить, щепетильным отношением к фактам не отличаются. Коли уж полюбит народ кого, то готов приписать ему все возможные добродетели, сделать из него светлый образ. Иное дело язык, его слова.
В них гораздо больше правды и объективности, ведь язык не принадлежит власть предержащим. Он – достояние народное. Родной язык – неплохой музей-хранилище, из которого не исчезает ни один экспонат по чьей-то прихоти.Наука – не единственная копилка знаний. Наряду со знаниями, добытыми и упорядоченными усилиями жрецов науки, ученых, всегда существовала другая, массовая, стихийная наука всего сообщества людей, а не только его отдельной, особо образованной и подготовленной части. Это сокровищница всего народа, его выстраданный в веках опыт. Он накапливался и шлифовался, проверялся и перепроверялся, подвергаясь испытанию временем. Он кристаллизовался, превращаясь в слова, настоящие перлы познания, сокровища мысли и опыта.Языковед-этимолог подобен следопыту, идущему по следу зверя. По сохранившимся в оболочке-словоформе следам он выслеживает зверя, именуемого первосмыслом, восстанавливает картину прошлого по оставшимся следам на "песке времени". Словно иголкой, он стягивает, сшивает разношерстные факты в единое смысловое полотно. Этимологию с полным основанием можно именовать словесной археологией.Этимолога можно уподобить и нумизмату, пытающемуся прочитать и понять надпись на стершемся от времени пятаке.По едва читаемым, едва различимым, расплывчатым очертаниям слова-знака этимолог пытается восстановить былую, исконную стоимость словесного "пятака", так много испытавшего за свою жизнь взлетов и падений, девальваций и ревальвации.
И далеко не каждому словесному "пятаку" удается удержаться в обращении. Время чеканит все новые и новые денежные и словесные знаки, выводит из оборота, отправляет на переплавку старые, отслужившие свое.Одни слова "уходят на пенсию", занимают свое место в словарях. Из материала других изготавливаются новые словесные знаки, много наследующие от старого. Старина, былое перетекает в современное, сегодняшнее постепенно, без скачков и провалов. Слова-новоделы хранят в себе память о древнейших словесных поделках.Первосмысл слова представляет из себя содержание, которое изначально определило выбор формы для этого слова.В первом приближении такие стройные, согласованные отношения можно изобразить в виде следующей таблицы:
Формарюмкабокалстаканведроканистрацистернатарелка | Содержаниеводкавиночайводабензиннефтьсуп |
Подобно тому, как одна и та же емкость, один и тот же сосуд могут вмещать в себя, практически и теоретически, едва ли не что угодно (рюмка – вино, бокал – водку, стакан – кофе, ведро – бензин, цистерна – спирт, тарелка – кашу и т. п. ), то и одна и та же словоформа, в принципе, может служить оболочкой, тарой, емкостью для самых различных значений.
За многие годы, столетия и тысячелетия исконный, самый главный, изначальный и гармонически оправданный смысл нередко уходит в небытие, стирается, вытесняется более свежими, молодыми и энергичными значениями, современным "наполнением".
Для этого требуется определенная сноровка, некоторая подготовленность, чтобы по едва приметным, едва различимым признакам уловить затерявшийся в складках времени смысл, который первоначально оправдывал появление на свет той или иной словоформы. "Почему это называется так, а не иначе?" – на такой вопрос пытается прежде всего ответить языковед, избравший своей узкой специальностью этимологию.Поняв происхождение слов родного языка, можно обрести ряд преимуществ. Вместе со словом, еще в детстве, удается получить первичные знания об окружающем мире.
Поняв, что лягушка названа так за то, что лягается при передвижении в воде и на суше, ученик со временем, в школе, воспримет английское "лэг" – "нога" как родственное словам "лягаться" и "лягушка", быстрее усвоит новое для себя слово, различив в нем признаки старого, хорошо знакомого. Слово "лебеда" напомнит ему о том, что лист этого растения имеет форму лебединой лапы.Знания, содержащиеся в слове, как правило, проверенные, надежные, указывающие на самое главное. Многие современные слова-пустышки лишь набивают карманы пустыми орехами. В них нет смыслового ядра, они бессодержательны, практически ничего не рассказывают об окружающем мире. Среди них номенклатурные названия вроде "859-я школа" или "39-я стрит".
Такие названия лишь устанавливают формальный, кладбищенский порядок в названиях, внешне упорядочивают их, выхолащивая содержание. То ли дело названия улиц! Например, Беговая. На ней ипподром, где проводятся бега. Это вам не какая-то там безликая "стрит"!Слово дает направление нашей мысли, будит ее. Оно указывает на свойство, признак предмета, действия, явления. Как указка уводит наш взгляд в нужную сторону, так и слово уводит туда же мысль. Толкование слов делает человека умнее и мудрее. Правильно истолкованное, оно превращается в остро отточенную указку, зажатую в умелой руке, в тонкий инструмент передачи мысли. Управляя мыслями, такая указка превращается в волшебную палочку.Приступая к толкованию слов, выяснению их происхождения, неплохо было бы поклясться самому себе в соблюдении двух хорошо известных правил-принципов: 1) избегать лжи и 2) не бояться правды. Принципа №2 придерживаться несравненно труднее.
Голая правда не похожа на обнаженную диву. Она стара как мир и имеет весь традиционный "старушечий" набор непривлекательностей. Впрочем, использование спасительных "фигур умолчания" ради того, чтобы (не дай бог!) не задеть чье-то самолюбие, чье-то национальное достоинство (столь болезненно ранимое), тоже можно приравнять к отходу от принципа №1.В начале книги я уже сказал, что все слова одного языка так или иначе родственны словам другого. Это родство-сродство (а точнее, сходство) то и дело просвечивается сквозь частокол чужих звуков и букв. И все же мало кто верит, что межсловесные связи языка с языком (любым!) носят сплошной, тотальный характер. И это потому, что огромное число параллелей так и остаются непознанными, как бы "за кадром". Тому есть несколько причин.Причина первая. Количественные и качественные границы любого национального словаря размыты и неопределенны. Сколько слов в современном развитом языке? Сотни тысяч, даже если не брать в расчет личные имена, фамилии, географические названия и прочую мелкую номенклатуру. А сколькими единицами словаря реально владеет исследователь?
В лучшем случае парой десятков. Он не может вместить в своей голове всю громаду национального словаря, а потому оперирует ограниченным количеством единиц, которые относятся к так называемому основному фонду языка.Проще говоря, сравнивает самые обычные, самые расхожие слова своего языка с их аналогами в другом языке и делает ошибочный вывод: различий больше, чем сходств. Между тем кроме словарного ядра существует и словарная периферия, кроме центра – окраины. Это слова из местных говоров, диалектов, жаргонов, специальные термины и т. д.Существует в каждом языке и пласт слов "на пенсии", "ушедших на покой", то есть состарившихся и устаревших, ставших ненужными в повседневном обиходе. Так вот, родство, не обнаруженное между ядрами двух национальных словарей, наверняка обнаружится, если сравнивать ядро одного словаря с периферией другого.
Явление смещения слова, изменения им своего статуса при переходе от языка к языку общеизвестно. Не обнаруженное прямое, "кровное" родство не исключает свойства, родства сводного, не столь уж близкого. Если хорошенько проследить всю цепочку человеческой генеалогии, то наверняка окажется, что все люди на земле родственники, близкие, дальние и очень дальние.
Если восстановить все звенья межсловесных связей (а это задача непосильная), то окажется, что все слова одного языка связаны "родственными узами" со словами другого. Кто ищет, тот и находит.Причина вторая. Исследователю не всегда хватает "зоркости глаза", иначе говоря, подготовленности к сравнительным исследованиям. Слова и корни, похожие на те, что имеются в родном языке, остаются неузнанными в другом, где они предстают в несколько ином ракурсе. Можно провести такую аналогию.Перед вами схематический чертеж хорошо известных каждому предметов, причем данный в двух ракурсах. Попробуйте догадаться, что изображено на этих двух рисунках, что это за предметы (рис. 19)1Небольшая подсказка: на рисунках 19а и б изображен гвоздь. На рис. 19а он дан со стороны острия, а на рис. 196 – шляпки.Теперь, когда вы приобрели уже некоторый опыт в узнавании обычных предметов под необычным углом зрения, можно и дальше попробовать свои силы. Дам небольшую подсказку: на рисунках 19в и г изображена канцелярская (нет, не крыса!) кнопка, а на рисунках 19д и е – спичка (вид со стороны головки и со стороны основания палочки).Примерно такой же навык узнавания неплохо было бы приобрести и в языкознании, на материале слов из разных языков. И тогда исследователь стал бы обращаться со словами без излишнего трепета, "как повар с картошкой". Он увидел бы суть и перестал придавать большое значение мелочам. Узнаем же мы знакомых, родных и близких в различной одежде.
Труднее, правда, узнать приятеля под маской или под зонтом. Но это уже иная история, правда, тоже имеющая отношение к сдо-воведению.
Приведу пример. Когда белорусы хотят сказать "здесь", то говорят "тут". Не стоит так уж драматизировать расхождение наших двух языков. Мы, русские, когда не знаем, как правильно писать "здесь", пишем "тут". "Здесь" и "тут" в русском языке означают одно -и то же. И разницы между ними почти что никакой нет.
Разве что "тут" чуть ближе к народной речи, а "здесь" – к книжной. И расхождения между языками в данном случае практически нет. Чуть больше различий в том же значении у болгарского "тук" или польского "тут" – "здесь" или чешского "зде".Однако различий между русским "здесь" (или "тут") и перечисленными словами не больше, чем между русским "здесь" и русским же (из говора) "зде". Каких-то пару веков назад "зде" употреблялось в поэзии, считалось словом "высокого штиля". Где граница между этим "зде" и чешским "зде"? Мне видится единый славянский язык с его различными местными вариантами.Причина третья. Узость рассматриваемого языкового материала. В мире около 6000 языков (цифра довольно условная, примерная). В самом обычном случае исследователь сопоставляет родной язык с другим языком, который ему удалось изучить. На основании такого сравнения он делает вывод о существовании двух различных языков (они же так не похожи друг на друга!).
Вдумайтесь только: из 6000 языков в исследовании приняли участие только два. Разве этого достаточно, чтобы судить о всех языках и делать вывод о наличии различных, самостоятельных языков?Если привлечь для сравнения материалы из нескольких десятков (не сотен и даже не тысяч) языков, то вывод о разделенности языкового массива на отдельные языки-лоскутки уже не покажется таким уж очевидным. Сходств между языками будет все больше, они будут появляться с каждым новым языком, привлеченным для исследования.
Иначе говоря, тот, кто всматривается в языковую действительность сквозь узкий прищур, равный по величине знаний владению двумя языками, рискует увидеть совсем иную действительность, чем тот, прищур которого достигает ширины в десяток-другой иностранных языков. В окно видно больше, чем в замочную скважину.Кстати, полиглоты утверждают, что трудно изучить только первые семь языков. Дальше становится проще. Изучающий научается видеть общее между языками, то, что их объединяет. Он лишь чуточку "причесывает" свои старые языковые знания, но "языковые парики" не меняет.
***
Из книги В.Д. Осипова „Единый язык человечества”.
.
Поделиться:
Интересно с здесь и тут – как субъективно-объективный момент: Я тут занят, здесь всё и узнаеш. А вообще ща такую моду взяли как невежество – даже если и правильно говорят то подразумевают (думают) своё. И получается крайняя степень невежества: думают одно, говорят другое, делают вообще совсем третье, отчитываются четвертым и получается хрень какая-та. Так они и палятся – сторонники хаоса. Так что смотреть кто говорит, а потом что говорит не лишено смысла.
Дьявол не имеет своих путей, он одни пути Господни подменяет другими. Ровно так же и со словами: кто пытается придать словам другой смысл – работают на нечистого вольно или невольно. И это не мое мнение, это так есть
Господь-еврейский эгрегор, он же яхве и иегова. Он же и дьявол.