Из письма старшины медслужбы Е.Ф. Харчук

1110 2

https://iremember.ru/upload/iblock/443/44356657a25d83db9f068546ae5b09eb.jpgХарчук Евгения Филипповна, старшина медслужбы. Место призыва − Киевский ГВК, Украинская ССР, Киевская обл., г. Киев. Воинская часть ЭГ 1191 ЦентрФ. Дата поступления на службу − 27.

*

Дорогие мои Вовочка и Денисочка!

Я много размышляла над тем, стоит ли мне писать воспоминания о войне. О ней так много написано, рассказано, снято фильмов, спето песен, сыграно в театрах. Но я решила написать для вас, поскольку непосредственно принимала в войне участие.

Пусть останется память обо мне. Возможно, со временем воспоминания заинтересуют вас, или будет интересно вашим потомкам. Много писать не буду. Наша повседневная фронтовая жизнь была тяжёлой, однообразной и опасной работой. Поделюсь с вами только значимыми для меня событиями, эпизодами, некоторыми яркими переживаниями и впечатлениями…

*

Мама, бабушка и для Серёженьки прабабушка

…Когда началась война, я училась на III курсе исторического факультета КГУ (Киевский государственный университет).

В декабре 1940 г. в числе 200 девушек биологического, исторического, юридического и филологического факультетов закончила курсы медсестёр запаса РККА. Вместе с военным билетом нам выдали мобилизационный листок. На четвёртый день войны Ленинским райвоенкоматом г. Киева я была направлена в ЭГ № 1191 (Эвакуационный госпиталь) передней линии для прохождения воинской службы.

Госпиталь располагался на территории военного городка на Лукьяновке, по ул. Дегтярёвской. В тот же день представилась начальнику госпиталя, полковнику медицинской службы С.Г. Палю.


Посмотрев на мои документы, он с досадой сказал: “Опять университет! Мне нужны не студентки, а медицинские сёстры. Чему вас могли научить за несколько месяцев? Вы представляете себе работу хирургической сестры в условиях войны?”

Я честно призналась, что не представляю и делать ничего не умею, поэтому буду выполнять любую другую работу. Он строго и внимательно посмотрел на меня и приказал подняться на III этаж, разыскать старшую операционную и перевязочную сестру Ропер Марию Тимофеевну и доложить, что поступаю в её распоряжение. Из кабинета я вышла растерянной и полностью была уверена, что никогда не освою работу ни в перевязочной, ни в операционной.

На курсах нам дали кое-какие теоретические знания, но практическими навыками мы почти не владели, т.к. в клиниках, где мы проходили практику, нам многого просто не доверяли.

Я вышла из кабинета и вскоре попала в помещение, плотно заставленное носилками с тяжелоранеными. Стоны, вид окровавленных повязок настолько разволновали меня, что мелькнула мысль немедленно отсюда бежать. Я не помню, как очутилась на III этаже, нашла Марию Тимофеевну Ропер.

Познакомились. Она спросила, умею ли я делать уколы. Я ответила, что сделала их всего несколько. Затем спросила, знаю ли я, как нужно делать уколы противостолбнячной сыворотки. Это я знала теоретически − по системе Безредько.

Мы с ней вместе зашли в палату, она сделала несколько уколов и дальше предложила этим заняться мне. К концу дежурства мне пришлось их сделать несколько десятков. Мария Тимофеевна стала моим первым доброжелательным учителем.

Влюблённость в свою профессию и одержимость в работе старалась привить и мне. Нам приходилось очень много работать с первых же дней. Одним за другим приходили эшелоны с ранеными (вблизи госпиталя находилась ж/д ветка).

Вначале после суточного дежурства нас отпускали домой, но вскоре перевели на казарменное положение. С каждым днём я всё больше привыкала к госпитальной обстановке и многому училась.

Профессия медицинской сестры заставила меня много поработать над самовоспитанием и совершенствованием таких качеств, как внимательность, самообладание, терпение, ловкость, сообразительность, сострадание и многих других. Вначале я совершала много ошибок. До сих пор помню солдата с ранением в лёгкие (пневмоторакс).

Таких больных должны доставлять на носилках, но он медленно вошёл в перевязочную, дышал тяжело, бледный, губы синие (цианоз). Я его усадила и ножницами разрезала повязку. Из обширной раневой поверхности со свистом брызнула кровь, он стал терять сознание, а я совсем растерялась. От врача получила нагоняй, но впредь ко всем полостным ранениям относилась с осторожностью и большим вниманием.

А вот случай, который учил самообладанию. В начале июля стояла жара. К нам всё чаще стали поступать раненые, получившие первичную обработку на поле боя или в лучшем случае в медсанбатах.

Помню ранение в запястье. Больного не перевязывали несколько дней. Я развязала повязку и на раневой поверхности увидела кишащих белых червей. В глазах потемнело. С трудом взяла себя в руки и виду не подала, что это для меня так же ново и противно, как и самому раненому.

Подошёл врач, увидел, наверно, моё состояние, убрал червей пинцетом, промыл рану физиологическим раствором и предложил мне наложить повязку с порошком йодоформа или ксероформа.

Разрядка произошла в столовой. На обед нам подали макароны с мясной подливкой. Я еле успела выскочить на улицу.

Я никак не могла привыкнуть к смерти раненых, оплакивала почти каждую.

Когда мы стояли в Лубнах, небольшом городке, к нам поступил раненый с обширной газовой гангреной ноги. Ногу ампутировали. Больной, не приходя в сознание, бредил, метался, только к утру чуть забылся. Я дежурила возле него. Вдруг он открыл глаза, улыбнулся и сказал: “Моя доченька, ждал тебя. Я знал, что ты приедешь, поцелуй меня”. Я поцеловала его в лоб, он вздохнул и навеки успокоился. А я сидела у его постели и рыдала.

Очень много терпения, ловкости и сострадания требовала наша работа. К нам привезли раненого лётчика, на нём не было живого места − многочисленные осколочные ранения, перелом голени, ожоги лица, шеи, рук. На обработку таких раненых уходило много времени.

Оказывать помощь нужно было быстро, не причиняя дополнительных страданий. Этому я училась ежедневно, и самой большой наградой за труд была благодарность раненых. Я долго хранила письмо от лётчика Жени Фуфурина (Евгения Фёдоровича, впоследствии ставшего Героем Советского Союза), в котором он писал: “Следы ранений на моём теле постоянно напоминают мне твои добрые и нежные руки”.

Горячее желание помочь и облегчить участь раненых учило многому меня и моих боевых подруг из Университета. Нас в госпитале было 17 человек. Мы выполняли с одинаковым чувством ответственности любую работу.

*

Крупянск (Харьковская обл.), Бутурлиновка (Воронежская обл.), Балашово (Воронежская обл.).

Летом 1942 г. на Харьковском направлении готовилось контрнаступление. Из Воронежа нас передислоцировали в Крупянск. В этом небольшом городке мы пробыли недолго. Почти вся наша материальная часть находилась на ж/д рампе.

Мы работали как полевой госпиталь − оказывали необходимую медицинскую помощь и тут же эвакуировались.

Контрнаступление провалилось, немцы теснили наши войска. Началось отступление. Город не только методически бомбили, но и обстреливали из дальнобойной артиллерии. Последовал приказ о передислокации, был подан санитарный состав, и началась погрузка имущества. Станция опустела, на ней фактически стоял только наш эшелон. Всё ближе рвались снаряды.

Мы отъехали от Крупянска не более 10-15 км и услышали гул самолёта. Нас настиг “Мессершмитт” и на бреющем полёте стал кружить над составом. Машинист снизил скорость. Эти самолёты вооружали мелкокалиберными бомбами, и они точно поражали цель.

С замиранием сердца мы ждали беды, но, к нашему большому удивлению, после нескольких заходов, самолёт круто взмыл вверх и скрылся. Вскоре наш состав остановился в поле − станцию бомбили, и нас не принимали.

На небольшую станцию Бутурлиновка мы прибыли ночью и тут же начали разгружаться. Рано утром стали принимать раненых. Но и здесь нам не пришлось полностью развернуться − через Бутурлиновку нескончаемым потоком шли отступающие войска и население.

В перевязочную на носилках внесли тяжело раненую женщину, военврача. Она была в крайне возбуждённом состоянии и много раз повторяла одну и ту же фразу: ”Девочки, бросайте всё и бегите. Немцы вас растерзают. Они близко”.

Настроение было подавленное. В перевязочную вошёл начальник госпиталя Л.М. Соголов. Мы все хорошо к нему относились, он умел поднять настроение в самые трудные моменты нашей фронтовой жизни.

По профессии врач-венеролог. Обладал чувством юмора. Когда мы увидели его улыбающееся лицо, обрадовались и ждали хороших новостей, а он просто сказал: “Подумайте − все бегут, а к нам пожаловала рыжая кобыла и принесла нам жеребченочка”. Вот так новость − подумали мы. Мы назвали жеребенка Бутурлёнок, и он со своей мамой Машей стали незаменимыми помощниками в хозяйстве. Бутурлёнка мы все любили и баловали.

Всё более сложной становилась обстановка. Нас собрали и сообщили, что для передислокации нам выделили мало вагонов, поэтому большая часть личного состава должна быть готова к пешему переходу. На следующий день в 4-00 утра мы покинули Бутурлиновку и отправились пешком в Балашово через Калмык и Поворино (все Воронежская обл.).

Я думаю у каждого человека бывают такие моменты, когда его память способна сфотографировать происходящее и запомнить на всю жизнь. Так вот дорогу, по которой мы отступали, я помню до сих пор до мельчайших подробностей. Стояла жара, было пыльно, нескончаемым потоком двигались отступающие войска всех родов, население, колхозники гнали скот.

Немецкие самолёты методически бомбили и из крупнокалиберных пулемётов обстреливали дорогу. По обочинам валялись трупы животных, некоторые начали разлагаться. Женщины-колхозницы, перегонявшие скот, предлагали всем молоко. Мучила жажда, но пить нам категорически запрещалось.

Идти было неимоверно трудно, мы почти все растёрли до крови ноги. Шли то обутые, то босиком. Неудержимо вперёд гнал нас только страх. До позднего вечера мы проделали путь, равный примерно 45 км.

Из рассказов отступавших военных мы знали, что немцы ведут активное наступление с обоих флангов и должны сомкнуться где-то в районе Поворино. Нам нужно было как можно быстрее пройти через этот населённый пункт.

Только поздно вечером был объявлен привал. Было очень душно, на горизонте беспрерывно мерцали блики разрывающихся бомб и снарядов. До предела измученные переходом, мы растащили собранные на лугу сено, и тут же уснули. Едва появился рассвет, мы опять тронулись в путь и через несколько часов вошли в полностью разрушенный Поворино.

Кое-где продолжали тушить пожары. Вскоре, за Поворино, нас встретили госпитальные машины. Разгрузив имущество в Балашово, они вернулись за нами.

Балашово − большая узловая станция. Здесь было сосредоточено несколько госпиталей. Мы разместились в 4-х этажном школьном здании, быстро развернулись и приступили к обычной многотрудной работе.

В Балашово я стала работать в операционной, и с первых дней работы мне пришлось по-настоящему держать экзамен. Главным хирургом нашего фронта в то время был генерал-майор медицинской службы профессор Н.И. Ищенко.

Он посетил наш госпиталь с инспекцией и решил прооперировать аневризму артерии Femoralis (основной артерии, питающей ногу). Это очень сложная операция и требует от хирурга высокой квалификации.

Мне предложили всё подготовить к операции и помыться. Я очень волновалась. С нашими хирургами я работала спокойно, они никогда на меня не кричали. Николай Иванович по ходу операции повышал тон и несколько раз довольно резко обратился ко мне. Я испытала огромное нервное напряжение. Когда закончилась операция, моя маска была мокрой, текли слёзы.

Он подошёл ко мне, снял маску, вытер слёзы, сказал: “Высморкайся!”, а затем положил руку на моё плечо и произнёс: “Молодчина!”.

После войны профессор Н.И. Ищенко работал в Киеве в клинике мединститута на Бульваре Шевченко. В этой клинике в 1962 г. меня прооперировал по поводу аппендэктомии мой приятель Дима Коваль.

Во время обхода, всматриваясь в моё лицо, профессор сказал: “Голубушка, а я вас где-то встречал”, − и я ему напомнила войну, госпиталь и операцию аневризмы в Балашово. Он искренне обрадовался нашей встрече и в этот же день рассказал о ней студентам на лекции (в клинике есть аудитория для лекций).

Так неожиданно для себя я оказалась в центре внимания студентов и персонала. Почти все студенты заходили в палату, чтобы посмотреть на меня, а медицинский персонал проявил ко мне исключительное внимание как к коллеге.

Камышин-Сталинград.

Мы второй раз на Волге в провинциальном небольшом городке Камышин, расположенном севернее Сталинграда. Шла подготовка к знаменитой в истории Отечественной войны Сталинградской битве.

Нас разместили в двух небольших школьных зданиях и каком-то административном корпусе. Мы располагались друг от друга на значительном расстоянии, и это создавало большие неудобства в нашей работе.

Очень рано началась зима, в конце октября выпал снег. В эти суровые годы войны и природа к нам не была благосклонна. Жили мы у местного населения. Я попала к рано овдовевшей женщине, жила она в избе, а рядом с ней в добротном доме жила её дочь с двумя внуками.

Мы развернулись быстро и стали принимать тяжело раненых. Их общее состояние усугубляли обморожения. Но одновременно мы принимали и легко раненых с обмороженными пальцами на ногах и руках. На истории болезни таких “раненых” рядом с диагнозом стояли две буквы “CC”, что означало самострел.

Раньше с таким шифром мы встречались редко. К ним относились солдаты, стрелявшие в свою руку или ногу сами. Медики их сразу распознавали по ожогу вокруг ранения, образующегося при выстреле на близком расстоянии.

Почти всегда при обморожениях III, IV степени образуется некроз (омертвление) пальцы ампутируют, признают инвалидность. Таких “раненых” было достаточно много, в основном из южных республик.

После очередного суточного дежурства, я собиралась уходить, но в перевязочную вошёл начмед Гудм-Левкович Василий Васильевич и, обратившись ко мне, сказал: “Иди домой, поспи часика три, а затем к 16-00 тебе следует прибыть в ФЭП-73. С группой врачей и сестёр отправишься в Сталинград. Там не хватает медицинских работников”. Это был приказ.

Я пришла на квартиру часов в 11-00, попросила хозяйку разбудить меня в 14-30, а сама тут же уснула. Когда проснулась, почувствовала, что выспалась. На дворе было темно, а часы показывали 21-00. В избе никого не было.

Я была закрыта снаружи на висячий замок. Открыла форточку и стала звать хозяйку. Вскоре она прибежала, насмерть перепуганная, и рассказала, что отвезла свою дочь в наш госпиталь с сильнейшим ожогом ноги, на которую нечаянно вылила кастрюлю с кипящим молоком. Обо мне совсем забыла.

Я быстро собралась и мчалась по заснеженным улицам к ФЭПу. От нас он располагался примерно в 3-4 км. Накануне нам выдали полушубки, валенки, шапки-ушанки. Бежать было очень тяжело. Около 23-00 я была на месте.

Принявший в 22-00 дежурство офицер не смог мне дать вразумительного ответа ни на один вопрос. Я очень расстроилась, а он успокоил меня и пообещал обязательно отправить первой подходящей машиной, следующей в расположение 62 армии. Таких машин было немало, т.к. движение транспорта (без фар) в основном происходило ночью из-за частых бомбёжек и обстрелов.

Вскоре дежурный посадил меня в легковую машину, и поздней ночью мы подъехали к штабу 62 армии (командующий Чуйков В.И.). Я разыскала санитарную службу армии, но и здесь никто ничего не знал о машине с медицинскими работниками.

Утром забрал меня начальник полевого госпиталя, где не хватало медицинских сестёр. По прибытии на место, я сразу включилась в работу. Палаты, операционная, перевязочная, наше общежитие − всё находилось в блиндажах.

Обстрелы и бомбёжки следовали одна за другой. К вечеру в перевязочную вошёл вестовой и сообщил, что меня вызывает начальник. Когда я вошла к нему, он попросил рассказать, как я добралась в 62 армию.

Я ему всё рассказала. Он слушал с большим вниманием и интересом. Когда я закончила он задал совершенно неожиданный вопрос: “Ты в бога веришь?” Я смутилась, не знала, что ему ответить. Тогда он задал второй вопрос: “А креститься умеешь?” Я ответила “Да!” “Тогда перекрестись”, − и рассказал, что машину, на которую я опоздала, разбомбили. 23 медицинских работника и шофёр погибли. Я была в шоке.

Мы очень много работали, почти не отдыхали. В один из блиндажей попал снаряд. Несколько раненых и медсестра погибли.

На рассвете 19 ноября 1942 г. началось грандиозное контрнаступление с мощной артподготовки. Вокруг всё гудело и дрожало. Впервые я увидела снаряды “Катюши”. Они летели, как кометы, оставляя за собой огненный след. Один залп − 16 снарядов. Зрелище было страшным и грандиозным. Позднее я увидела эффект этого оружия. Снаряды взрывались в шахматном порядке, всё уничтожая, сжигая.

Полевой госпиталь понёс большие потери и был передислоцирован за Волгу. Меня откомандировали в свой госпиталь. Машина, на которой меня подвозили военные, остановилась у главного корпуса.

Во дворе я увидела дежурного офицера по госпиталю, старшую сестру хирургического отделения Шуру Отрембскую. Когда я к ним подошла, она внимательно на меня посмотрела, а затем бросилась обнимать, целовать и сказала: “А мы тебя похоронили, из ФЭПа нам сообщили, что ты погибла. Почтили память вставанием. Как же ты осталась живой?”

Я ей обо всём рассказала. Меня все без исключения тепло и радостно встретили и, несмотря на большую работу, дали возможность отдохнуть и отоспаться. Меня сердечно встретила моя хозяйка. Когда я приходила с дежурства, в избе всегда было тепло, и она угощала меня молоком.

Елец (Липецкая обл.)

В январе 1943 г. мы прибыли в небольшой провинциальный город Елец. Стояли морозы. Госпиталь разместили в нескольких административных зданиях, а нас на частных квартирах. Город в основном состоял из частных домов и большого количества церквей, часть из которых была действующими.

За Курск шли ожесточённые бои, тяжело раненые поступали к нам по железной дороге. Работы было много.

В конце января начались систематические бомбардировки города и железной дороги. От бомбардировок во многих домах повылетали стёкла. Их заделывали чем попало: фанерой, одеялами, подушками. Ни за какие деньги нельзя было приобрести оконное стекло.

После очередного суточного дежурства, я крепко спала. На город начался очередной налёт. Неподалёку от меня жила моя лучшая подруга Женя Буграмова с семьёй. Её отец, майор интендантской службы, работал в госпитале и снабжал нас всем необходимым, мама была санитаркой.

Лидия Андреевна была удивительно доброй, хорошо воспитанной, спокойной, дочь Лидии закончила во время войны мединститут и по направлению служила у нас врачом. Женя − фармацевт. Все они очень хорошо ко мне относились.

Вдруг раздался сильный взрыв, содрогнулась земля, в доме всё звенело, многие вещи упали, разлетелось на мелкие кусочки последнее окно, выходившее во двор. Я быстро оделась и выскочила на улицу, во многих местах полыхал пожар.

Я подбежала к дому, в котором жили Буграмовы. На месте дома увидела огромную воронку. Я стала звать Женю и услышала из погреба, который был во дворе, какие-то голоса. Меня звали. Оказалось, что все они успели спрятаться в погребе ещё до бомбёжки.

Город превращался в развалины. Мы перестали получать и отправлять раненых по железной дороге, которая была разрушена на многих участках. Нам доставляли, и мы отправляли раненых машинами и санитарными самолётами.

Из ВСУ поступил приказ об эвакуации в тыл всех раненых, затем свернуться и быть готовыми в любой момент к срочной передислокации. Вскоре последовало распоряжение отправиться в Курск.

Курск

В начале февраля 1943 г. нас перебросили из Ельца самолётами “Дуглас” в только что освободившийся от немцев Курск. Железная дорога восстанавливалась на многих участках. Город был разрушен.

Но в нём было много военных, располагался штаб тыла фронта со всеми управлениями и службами. Возвращались жители города. Под госпиталь нам выделели большое, добротно построенное ещё до революции здание.

Когда-то в нём была гимназия, затем школа, превращённая немцами в конюшню. Всё было разбито, разграблено, загажено. На развёртывание дали несколько часов. Мы все приступили к уборке помещений, нам помогали и местные женщины.

Многие раненые и больные сыпным тифом нуждались в неотложной медицинской помощи. Мы спешили. Поздно вечером начались поступления. Я была старшей сестрой приёмно-сортировочного отделения.

Хирургическая помощь сочеталась с основательной санитарной обработкой, все раненые были завшивлены, армады насекомых обрушились и на нас. Вскоре среди личного состава начались заболевания сыпным тифом.

Многие врачи, сёстры, санитарки, вольнонаёмные вышли из строя, а на плечи здоровых выпала огромная нагрузка. Город круглосуточно бомбили, массированными были налёты ночью.

Первым заходом фрицы развешивали “фонари”, становилось видно, как днём, а вторым − бомбили по цели. В отдельные дни налетало до 500 самолётов. Стоял сплошной гул самолётов, вой сирен, разрывы бомб, зенитных снарядов. Каким-то чудом уцелело всё израненное осколками, наше здание.

Повылетали стёкла, а кое-где и оконные рамы. Нам приходилось очень много работать, мы оказывали помощь и местному населению. Но в нашей тяжёлой и беспросветной работе всегда находилось место для юмора, мы были всегда рады любому поводу, чтобы посмеяться.

К нам поступил раненый грузин с обильной волосистой поверхностью. Что только ни делали палатные сёстры, чтобы избавить его от педикулёза − ничто не помогало. Тогда начальник отделения обратился ко мне и ещё одной перевязочной сестре с просьбой побрить его.

Мы согласились. Бритвами мы владели хорошо, но они, как правило, были тупыми. Когда мы начали его брить, он вначале смеялся, визжал как поросёнок, просил его не щекотать. Когда дошли до лобкового сочленения, возбудился, а когда намазали мылом “К”, стал вопить и ругаться матом. Мыло “K” вызвало сильное жжение в местах, где были ссадины. Эта экзекуция ему помогла, вши пропали…

*


…Жестокие бои были ежедневными. Нас бомбили, обстреливали, атаковали немецкие танки − пантеры, фердинанды. Деревни переходили из рук в руки. Мы потеряли санитарную машину, в которой находился наш врач. После боя шофёр был дезориентирован, было темно и въехал в деревню, отбитую у нас немцами. Из медиков в полку остались я и два санинструктора. 16 января во время бомбёжки деревни, в которой мы располагались, погиб Миша Мадюдя.

Наш сильный и мужественный командир рыдал, не стесняясь никого. Он прошёл с этим парнем по многим дорогам войны и всем сердцем привязался к нему. Перед смертью Миша радовался, что скоро увидит своих родных. Деревня, где жили его родные, была от нас всего в 12-15 км. Командир решил похоронить его на своей родине.

17 января, поздно вечером, полковник вернулся из штаба дивизии, собрал командиров танковых рот, полковое начальство, в том числе была приглашена и я. Перед всеми был изложен план предстоящих действий на следующий день. Мне приказано было развернуть санчасть на окраине одной из хат.

С рассветом началась артподготовка. Командир с рацией, ракетницами, стрелками спустился в долину поближе к передовой. Я осталась одна. Мне было страшно, и я решила опуститься в долину.

Вокруг рвались снаряды, свистели пули, а я мчалась в полусогнутом положении с санитарной сумкой вперёд. Когда меня увидел, командир выругался. Немцы нас теснили, долина была буквально накрыта огнём, ползли “тигры”.

Мы начали отступать. Недалеко разорвался снаряд, меня отбросила, сбила и накрыла землёй разрывная волна. Какое-то время я ничего не видела и не слышала. Как будто издалека раздался крик: ”Командир убит!” Я очнулась, с большим трудом выбралась из-под земли.

В нескольких метрах от меня ничком лежал Юрий Иванович. Подползла к нему, с трудом приподняла его голову. Он был ещё жив, пытался что-то сказать, но не смог − у него была оторвана нижняя челюсть, зияла дыра, из которой хлестала кровь. Глаза потускнели. Он умер у меня на руках.

Наш полк понёс огромные людские и материальные потери. В боях многие погибли, на поле сражения остались подбитые танки, один сгорел вместе с экипажем, убит был командир. Для пополнения полк отводился во второй эшелон.

Несколько человек, в том числе и я, отправились в Киев. Меня откомандировали в распоряжение Белорусского фронта.

Мы похоронили двух славных командиров на Владимирской горке у Аскольдовой могилы в Киеве. Позже их прах перенесли к памятнику Славы с вечным огнём. Я бываю здесь часто − всегда с цветами и с грустью. Они ушли в вечное бессмертие в расцвете сил, молодости, энергии и таланта, а мы остались в неоплаченном долгу перед ними.

Из Киева я отправилась в Чародичи, где располагалось военно-санитарное управление Белорусского фронта. Мне очень хотелось вернуться в свой госпиталь № 1191, с людьми которого я прошагала почти 2,5 года по трудным дорогам войны, но меня направили в ЭГ №2349, в котором не хватало операционных сестёр. Одновременно мне сообщили, что присвоено звание младшего лейтенанта медицинской службы.


***


Это отрывки из письма старшины медслужбы Е.Ф. Харчук.

Оценка информации
Голосование
загрузка...
Поделиться:
2 Комментария » Оставить комментарий
  • 17490 10580

    Будь прокляты твари, развязывающие войны…

  • 377 317

    Уже не первый раз обращаю внимание на грамотность писем военных лет – практически 100 %. Удивительно : вокруг смерть,голод,лишения,а люди писали письма,не забывая про орфографию и пунктуацию…Нынешнее поколение,разучившееся даже писать,этого понять не в состоянии:((( Деградируем,однако…

Оставить комментарий

Вы вошли как Гость. Вы можете авторизоваться

Будте вежливы. Не ругайтесь. Оффтоп тоже не приветствуем. Спам убивается моментально.
Оставляя комментарий Вы соглашаетесь с правилами сайта.

(Обязательно)

Информация о сайте

Ящик Пандоры — информационный сайт, на котором освещаются вопросы: науки, истории, религии, образования, культуры и политики.

Легенда гласит, что на сайте когда-то публиковались «тайные знания» – информация, которая долгое время была сокрыта, оставаясь лишь достоянием посвящённых. Ознакомившись с этой информацией, вы могли бы соприкоснуться с источником глубокой истины и взглянуть на мир другими глазами.
Однако в настоящее время, общеизвестно, что это только миф. Тем не менее ходят слухи, что «тайные знания» в той или иной форме публикуются на сайте, в потоке обычных новостей.
Вам предстоит открыть Ящик Пандоры и самостоятельно проверить, насколько легенда соответствует действительности.

Сайт может содержать контент, не предназначенный для лиц младше 18-ти лет. Прежде чем приступать к просмотру сайта, ознакомьтесь с разделами:

Со всеми вопросами и предложениями обращайтесь по почте info@pandoraopen.ru