Дело Скрипаля: что сказали и чего не сказали англичане

Так называемое «дело Скрипалей» имеет два измерения: первое это информационное, второе научно-техническое.

Информация об отравлении отца и дочери в Солсбери используется в международной политике и, скорее всего, (хайли лайкли!) именно для создания инструмента информационной войны против России «отравление» и произошло. Применение при этом некого «боевого отравляющего вещества» придало всей истории и чисто «химическое» звучание. Это в литературе можно преувеличивать, в политике накачивать эмоции, а в химии все должно быть точно: формула, способ использования, степень токсичности. Яд – антидот.

Так вот, если с точки зрения информационной войны с «делом Скрипалей» фактически все ясно, то с научно-технической стороны вопросов куда больше, чем ответов. И это слабая сторона в позиции Великобритании. Не дать подменить факты эмоциями и есть насущная задача российской стороны.

Предлагаю вашему вниманию материал Антона Уткина – эксперта по химическому оружию, экс-инспектора ООН по Ираку, автора российских технологий уничтожения химического оружия.

Источник: russiancouncil.ru

Дело Скрипаля: что сказал и чего не сказал руководитель лаборатории в Портон-Дауне

4 апреля 2018 г. на сайте Sky News появилось интервью руководителя лаборатории оборонной науки и технологии в Портон-Дауне Гэри Эйткендхеда, который, осторожно подбирая слова, объяснил, что лаборатория «не идентифицировала происхождение» отравляющего вещества «Новичок», обнаруженного в пробах с места покушения на Скрипалей. Заявление произвело в международном сообществе эффект разорвавшейся бомбы. Еще совсем недавно Тереза Мэй обрушивалась с критикой на лидера Лейбористской партии просто за его нежелание осуждать Россию без предъявленных доказательств. Уже целый ряд государств, беспрекословно приняв осуждение России, совершил крайне враждебные политические действия, выслав в общей сложности более 150 российских дипломатов.

И в этот самый момент руководитель лаборатории в Портон-Дауне выбивает из рук обвинителей России главный аргумент — техническое подтверждение российского происхождения «Новичка». Более серьезного удара по позиции британского правительства, называющего Россию ответственным за покушение на Скрипалей, было невозможно себе представить. Почему же Эйткенхед решился явно противоречить официальным заявлениям Лондона, причем в самый ключевой момент этой истории?

Как мы помним, министр иностранных дел Борис Джонсон в своем интервью Deutsche Welle прямо сослался на представителей лаборатории, сказав, что, говоря о российском происхождении «Новичка», они в своих выводах были совершенно категоричны и что сомнений у них нет. Причем ссылки на то, что это было личное мнение Б. Джонсона, а не британского правительства, безосновательны, поскольку Тереза Мэй могла поправить Б. Джонсона, сказав, что это ещё не является фактом. Однако она этого не сделала, то есть согласилась с мнением своего министра.

В то же время уже через несколько дней ожидается отчет о результатах анализа проб, отобранных в Великобритании представителями ОЗХО. Без всяких сомнений результаты ОЗХО будут выглядеть так: в таких-то образцах, отобранных в таких-то местах, обнаружены такие-то химические вещества. Не будет больше никаких выводов относительно того, откуда эти вещества, кто их произвел, в какой стране и т. д. И хотя Великобритания попытается использовать эти результаты как подтверждение своих обвинений, на прямой вопрос, откуда эти вещества, ОЗХО ответит — мы не знаем, и определить это невозможно.

Именно в этот момент все вспомнят, что, по словам Бориса Джонсона, именно лаборатория в Портон-Дауне определила российское происхождение «Новичка». И когда такой же прямой вопрос зададут руководителю этой лаборатории, он вынужден будет признать, что это технически невозможно (подробно о технической невозможности определения происхождения отравляющего вещества в деле Скрипалей — в статье РСМД). Однако такое вынужденное признание, безусловно, будет стоить ему карьеры. Поэтому у него не было другого выхода, как упредить негативное развитие событий и сделать технически правильное, но политически опасное заявление.

Какие ещё утверждения прозвучали в заявлении Эйткенхеда, однако прошли пока незамеченными для средств массовой информации?

Во-первых, после признания о том, что происхождение «Новичка» не было определено, глава лаборатории начал противоречить себе, заявив, что при определении происхождения «Новичка» правительство пользовалось несколькими источниками информации, одним из которых являлись научный данные, полученные в лаборатории Портон-Дауна. Если лаборатория не смогла определить происхождение «Новичка», то каким образом такая информация могла служить подтверждением происхождения «Новичка»?

Во-вторых, Эйткенхед в ответ на вопрос, способна ли лаборатория определить происхождение «Новичка», ответил, что лаборатория «продолжает работу с целью предоставить дополнительную информацию, которая может помочь нам приблизиться к вопросу, который вы задаете». Удивительно, что журналист никак не отреагировал на столь витиеватую фразу и не спросил руководителя лаборатории, значит ли это, что Эйткенхед видит техническую возможность определить происхождение «Новичка» путем анализа проб.

Возможно, главе лаборатории приходилось лавировать между опасностью, нависшей над его профессиональной репутацией, и необходимостью смягчения своего послания, чтобы оно не выглядело полностью противоречащим заявлениям британского руководства. Однако это может означать, что, оставив ожидания в том, что лаборатория способна определить происхождение вещества, главный аналитик Портон-Дауна оставил и вопросы к себе.

Теоретически лаборатория могла бы получить некоторые косвенные доказательства происхождения отравляющего вещества, если бы «Новичок» продавался как коммерческий продукт. Тогда лаборатория могла бы закупить образцы коммерческого «Новичка», проанализировать его и сравнить с пробами, собранными с места преступления. Если бы составы этих двух «Новичков» оказались бы идентичными, то с высокой степенью вероятности («highly likely») можно было бы утверждать, что они произведены по одной технологии, и, возможно (именно возможно!), произведены в одной лаборатории или на одном заводе. Однако «Новичок» не продается в магазине, и у британцев нет образцов для сравнения ни из мифической лаборатории в Ясенево, ни из лабораторий в Шиханах, ни из какой-либо другой лаборатории России.

В-третьих, Эйткенхед заявил, что «Новичок» является «боевым отравляющим веществом нервно-паралитического действия» («military grade nerve agent»). Когда выражение «боевое отравляющее вещество» звучит из уст политиков, это в какой-то степени понятно, поскольку они, скорее всего, под словом «боевое» понимают «очень токсичное» или «очень опасное». Однако когда это выражение применяет специалист лаборатории, прямой наследницы исследовательского оборонного агентства (DERA), в котором осуществлялась разработка химического оружия Великобритании, оно имеет совершенно конкретный смысл. Токсичность не единственный критерий, который делает отравляющее вещество боевым. Например, иприт почти в 100 раз менее токсичен, чем VX, однако его боевые свойства делают его актуальным и по сей день, что можно видеть по событиям в Сирии. Есть целый ряд критериев, которым должно удовлетворять отравляющее вещество, чтобы стать боевым. Сюда входят его физическое состояние при применении (газ, жидкость, твердое вещество), температуры кипения и плавления, летучесть паров, стойкость в окружающей среде, химические свойства, способность к гидролизу, возможность доставки в организм человека, наличие антидота, дешевизна производства, наличие боеприпасов для доставки и т. д. Откуда аналитик лаборатории Портон-Дауна знает о том, что данный «Новичок» обладает всеми этими свойствами, которые делают его «боевым»? Означает ли это, что в Портон-Дауне проведены все необходимые работы, которые позволяют называть «Новичок» боевым отравляющим веществом? Это сразу вызывает вопросы о том, каков масштаб программы по производству и испытаниям в Великобритании. Возможно, что эти вопросы будут заданы Гэри Эйткенхеду и руководству Британии, поскольку Россия вправе задать эти вопросы Лондону в соответствии с Конвенцией о запрещении химического оружия.

Наконец, главный аналитик Британии заявил, что антидота против «Новичка» нет. В то же время мы знаем, что сержант Бейли, получивший поражение вместе со Скрипалями, вернулся к повседневной жизни, а Юлия Скрипаль разговаривает по телефону со своими родственниками, говоря, что «с папой все хорошо». А ведь ещё полторы недели назад Тереза Мэй делала заявления, что состояние Скрипалей «вряд ли изменится в ближайшем будущем, и они могут никогда не восстановиться».

Антидот — это противоядие, то есть лекарство, которое снижает действие яда. Если при отравлении «боевым отравляющим веществом» не были применены антидоты, то есть противоядия, то яд должен был продолжать действовать, и жертвы неизбежно должны были погибнуть. В случае отравления ядом нервно-паралитического действия (а к таким относятся хлорофос и дихлофос, бытовые случаи отравления ими нередки) в обычной медицинской практике применяются антидоты двух типов — атропин-подобные препараты и оксимы. Оксимы больше зависят от строения яда, поскольку их задача — выдавить именно молекулы нервно-паралитического яда из нервной системы. И в этом смысле оксимы могут действовать лучше или хуже для разных фосфорорганических ядов. Однако действие атропина практически не зависит от структуры яда, поскольку он защищает нервную систему от избыточного раздражения. Таким образом, с высокой степенью вероятности можно считать, что атропин обязательно применялся при лечении Скрипалей в качестве антидота. В любом случае тот факт, что Скрипали восстанавливаются, свидетельствует о том, что антидоты (противоядия) были применены, что противоречит словам Эйткенхеда.

Таким образом, ответив на вопросы журналиста Deutsche Wellе, руководитель лаборатории в Портон-Дауне подготовил основу для новых серьезных вопросов, которые, возможно, будут заданы ему в ближайшем будущем.

Источник: https://nstarikov.ru/blog/92340