Старый Доктор
Одна из грубейших ошибок — считать, что педагогика является наукой о ребенке, а не о человеке. Вспыльчивый ребенок, не помня себя, ударил; взрослый, не помня себя, убил. У простодушного ребенка выманили игрушку; у взрослого — подпись на векселе. Легкомысленный ребенок за десятку, данную ему на тетрадь, купил конфет; взрослый проиграл в карты все свое состояние. Детей нет — есть люди, но с иным масштабом понятий, иным запасом опыта, иными влечениями, иной игрой чувств…
Януш Корчак
Как-то в одной из соцсетей мне на глаза попалась фотография памятника: пожилой изможденный мужчина в окружении таких же худых детей, словно стремящихся прижаться к нему в поисках защиты. Поискав информацию о скульптуре, нашла имя мужчины — Януш Корчак. Биография этого человека поразительна: сама жизнь Корчака — наглядный пример того, что Человек всегда остается Человеком.
Он родился 22 июля 1878 года в семье адвоката. При рождении мальчика звали Гершем Гольдшмидтом — псевдоним появился гораздо позднее, но в семье все обращались к нему — Генрик. Ассимилированные евреи были классическими представителями интеллигенции того времени: отец занимался юридическими консультациями, за двумя детьми (у Генрика была еще младшая сестра, Анна) следили мать и бабушка. Именно бабушке мальчик рассказывал, что обязательно изменит мир, когда вырастет — он уничтожит деньги, и тогда не будет разделения на богатых и бедных, а голод и нищета и вовсе исчезнут. Красивая сказка, но чистая детская душа искренне верила, что все получится. Генрик усердно учился: в варшавской гимназии он освоил несколько языков, так как считал, что они непременно пригодятся ему в будущем. Интуиция не подвела: мальчик только закончил первый класс, когда у отца обнаружилось психическое заболевание. Постепенно все накопления семьи ушли на содержание кормильца в лечебницах, и в итоге материальное положение оказалось весьма плачевным. В течение нескольких лет Гольдшмидты еле сводили концы с концами, и в 15 лет Генрик становится единственным добытчиком. Знания, полученные в гимназии, стали его хлебом: юный репетитор вытянул семью из долговой ямы.
После смерти отца юноша пишет в своем дневнике: “Как только я узнал о папиной смерти, меня охватило странное чувство. У меня еще нет своих детей, но я их уже люблю”. Думаю, что в этом чувстве нет ничего странного: лишившийся отца, Генрик просто хотел заботиться о ком-то, воплотить все, что не удалось его родителю. Сказано — сделано.
Он не стал ждать появления собственных детей. В Польше было достаточно сирот, о которых мог заботиться юноша, поступивший к тому времени на медицинский факультет. Днем он тонул в учебе и подработках, а вечером терялся среди нищих бараков, в которых ютились его маленькие пациенты и ученики. По мере сил и способностей Генрик лечил детей, покупал им одежду, учил грамоте и всему, что умел и знал сам. С каждой детской улыбкой он все больше убеждался, что именно в этом его миссия.
Появление Януша
Но ему было мало. Он физически не успевал вылечить и накормить всех, кто нуждался в помощи. Решение пришло быстро: нужно собрать единомышленников. Но как? Нельзя ведь подходить к каждому прохожему и тактично интересоваться: “ А не хотите ли вы помочь детям?”. Генрик нашел вариант, который показался ему наиболее действенным. Время показало, что так оно и есть. Свои мысли об отношении к сиротам, к детству он перекладывал на бумагу, и вскоре в местный журнал улетел первый рассказ, напечатанный там под псевдонимом Януша Корчака. Публикация имела успех, и редакция предложила Генрику работать с журналом на постоянной основе. С этого времени Генрик уже начинает забывать свое настоящее имя — все чаще к нему обращаются, как к доктору Янушу Корчаку — и искренне радуется полученному отклику.
http://slavyanskaya-kultura.ru/upload/wysiwyg/69a3338179c27fcdaed64a802ca31da9.jpg
Обширная практика в самых разных клиниках Варшавы приводит к тому, что у доктора появляются собственные пациенты, которых он принимает в частном порядке. День расписан чуть ли не по минутам: больницы, прием на дому, написание сначала рассказов, а затем и книг (его перу принадлежат детские книги ”Когда я снова стану маленьким”, “Король Матиуш Первый”, а также пособия для родителей и педагогов “Как любить детей”). Отметился Януш и на радио, где долгое время вел передачи под псевдонимом “Старый Доктор”. В то немногое время, которое ему оставалось на собственный досуг, Корчак спешил в бедные кварталы, нагруженный сумками с самым необходимым: одеждой, едой, книгами, лекарствами. Вкладывая в свое дело всю душу, доктор все больше привязывался к детям, и с удивлением осознавал, что мир ребенка — не такой, как принято считать в обществе. Самый главный стереотип, гласящий, что детство — золотая пора, разбивался в пыль в случае с сиротами. Считается, что ребенок не чувствует так глубоко, как взрослый, а его переживания менее заметны и не так сказываются на психике. Отнюдь.
Януш Корчак стремился доказать обратное. Он говорил, что очень часто детская жизнь представляет собой череду бессмысленных ограничений. Ребенок не воспринимается как цельная личность, а, скорее, как некая “заготовка” человека. Конечно, когда дети вырастают, они забывают о несправедливых наказаниях, невыслушанных объяснениях, осмеянных секретах, о раннем укладывании в кровать — “чтобы не мешал взрослым”, о снисходительном отношении к маленьким победам и поражениям. Но Корчак, несмотря на то, что давно вырос, продолжал смотреть на мир глазами ребенка. Не деля человечество на детей и взрослых, он расценивал его просто как людей — маленьких и больших, наивных и умудренных жизнью, недалеких и умных. Я привела в начале статьи цитату Старого Доктора — она отлично передает его отношение к миру.
Дом прощения
В 1911 году в Варшаве появляется особый приют, названный просто — “Наш Дом”. Его основание было заслугой Корчака: неустанно обивая пороги власть имущих, он добился выделения средств на его строительство, и, более того, получил разрешение на устроение быта и обучения по своему сценарию. Единомышленники доктора помогали ему в обустройстве, и из их числа был набран штат воспитателей и учителей, полностью разделявших идеи Корчака. Часто люди оставались в “Доме” с ночевкой, но большинство вечером расходилось по домам. Однако сам Януш был в приюте круглосуточно — он стал и его домом, а семью он не мог (да и не хотел) себе позволить.
http://slavyanskaya-kultura.ru/upload/wysiwyg/69388577b72ca6fede5ac547800707f9.png
В “Доме” сформировалась настоящая республика. Дети отмечали собственные праздники — “День первого снега”, “Праздник Самого Длинного Дня” и им подобные, воспитатели помогли разработать им целый свод законов и подобие конституции. Занятно, что эти законы соблюдали и взрослые обитатели “Дома”: сам Корчак даже подавал на себя в суд в случае проступков. Формулировки “уголовного дела” могут только позабавить серьезного взрослого человека, но доктор Януш старался не обидеть своих подопечных пренебрежением, и старался быть не выше них, а на одном “юридическом” уровне. Полагаю, что он действительно считал свои проступки серьезными, “… когда необоснованно заподозрил девочку в краже… Когда, не сдержавшись, выставил расшалившегося мальчишку из спальни”.
Но задача суда в “Доме” была не столько в том, чтобы наказать провинившегося, сколько в том, чтобы научить прощать. И доктору это удавалось — в решении суда почти в 90% случаев присутствовала формулировка “Суд прощает, потому что подсудимый жалеет, что так поступил…”.
Воспитатели старались сделать так, чтобы каждый ребенок нашел себе занятие по душе. Неважно, что это было — какой-то физический труд, или интеллектуальное занятие. Ценилось все. И дети действительно находили свое призвание. Хорошим примером может стать Шмуэль Гоголь.
Мальчик был совсем крохой, когда осиротел и попал в “Наш Дом”. На протяжении нескольких лет он участвовал во всех праздниках приюта, и наблюдал за воплощением его традиций. Одним из таких обычаев был обмен выпавшего молочного зуба на монету или конфетку. Когда у Шмулика выпал очередной зуб, он попросил у доктора губную гармошку: ребенок видел, как на ней играли взрослые, и очень хотел научиться. А однажды Шмулик наблюдал за игрой другого мальчика, у которого было сразу две гармошки! Корчак не мог отказать в такой просьбе. Время показало, что, поступи он иначе, Шмулика бы постигла участь прочих узников фашистских лагерей. Ребенок попал не в Треблинку, куда увезли остальных, а в Освенцим. Каким-то чудом руководство лагеря заметило навык мальчика, и его включили в состав лагерного оркестра. Верх цинизма: он должен был сопровождать своей музыкой эшелоны обреченных, и играть перед крематорием. Шмуэль не мог смотреть на происходящее, и играл, крепко зажмурив глаза. Самый маленький музыкант выжил. Впоследствии он основал первый в мире детский оркестр в память о своем Учителе, в котором музыканты играли исключительно на губных гармошках. Сам же Шмуэль до конца жизни играл с закрытыми глазами.
Шаг в иной мир
С началом Второй Мировой Польша была распята фашизмом, как и большинство европейских стран. Евреев сгоняли в гетто, и жители “Дома” не были исключением — всех поместили в Варшавское гетто в 1940 году. Корчак несколько месяцев пробыл под арестом, но его выпустили — провокатор, желавший заслужить доверие евреев, ходатайствовал за доктора перед высшими чинами. Доктор поспешил к детям. Он игнорировал все попытки почитателей его таланта вывести Корчака из гетто и обеспечить ему относительно спокойную жизнь. Игорь Неверли, соратник Корчака, писал о такой попытке в своих воспоминаниях:
На Белянах сняли для него комнату, приготовили документы. Корчак мог выйти из гетто в любую минуту, хотя бы со мной, когда я пришел к нему, имея пропуск на два лица — техника и слесаря водопроводно-канализационной сети. Корчак взглянул на меня так, что я съежился. Видно было, что он не ждал от меня подобного предложения… Смысл ответа доктора был такой: не бросишь же своего ребенка в несчастье, болезни, опасности. А тут двести детей. Как оставить их одних в газовой камере? И можно ли все это пережить?
Доктор не был идеалистом, и прекрасно понимал, что все дети обречены. Временами он выбирался из гетто, чтобы раздобыть какой-нибудь пищи, и возвращался окрыленным, если удавалось найти мешок полу-гнилой картошки. Но Корчак не давал ужасу разрастаться в детских сердцах, — у него не было сил, чтобы сообщить им о скорой гибели и отнять надежду. Поэтому в “Доме” все было по прежнему: праздновались дни рождения, сочинялись стихи и сказки, учились уроки. Единственный выход, который сумел найти Корчак — пьеса. Он репетировал с детьми спектакль по произведению Рабиндраната Тагора “Почта”. Целью доктора была подготовка детей к неизбежному, но это нужно было сделать так, чтобы не зародить в детях панику. Пьеса рассказывает о больном мальчике Амале, для которого окно — связь с улицей, с иным миром. Все построено на отношении буддистов к смерти, — по сути, простом переходе с одного витка жизни на другой. Вживаясь в свои роли, маленькие узники постепенно успокаивались, и переставали бояться. Так продолжалось два года.
Ушли они достойно. Сохранились воспоминания Эммануэля Рингельблюма, создателя архива Варшавского гетто и организатора одной из подпольных группировок:
… Нет, этого зрелища я никогда не забуду! Это был не обычный марш к вагонам, это был организованный немой протест против бандитизма! Началось шествие, какого никогда еще до сих пор не было. Выстроенные четверками дети. Во главе — Корчак с глазами, устремленными вперед, державший двух детей за руки. Даже вспомогательная полиция встала смирно и отдала честь.
http://slavyanskaya-kultura.ru/upload/wysiwyg/a415acfc3fb89642a5f85a5bf36c1672.jpg
Двести детей. Воспитатели. Сам Януш Корчак. Их погрузили в товарные вагоны и отправили в Треблинку, где их уже ждали газовые камеры. Говорят, что один из немецких офицеров, узнав Корчака, в последнюю минуту перед посадкой в вагон предложил ему свободу. Но доктор отказался, и до последнего мига остался со своими детьми.
Одна из последних записей в его дневнике:
Я никому не желаю зла. Не умею. Не знаю, как это делается.
