Лицедейство с допустимым кровопусканием .

Основу социальной жизни составляет нерасторжимая пара «хозяин-раб». Это не «сладкая парочка», но и антагонизм отношений между первыми и вторыми весьма сомнителен. Отношения, скорее, колеблются между терпимостью и ненавистью, то есть вы невыносимы, но терпимы, вас ненавидят, но не настолько, чтобы испортить вам физиономию. Такого рода отношения не продуцируются в реальное протестное движение, зато могут обернуться каскадом «цветных революций», для них и эпитеты подбирают соответствующие: бархатная, оранжевая, голубая, революция роз — словом, вся палитра красок веселого, но циничного художника, который на любом этапе творческих исканий может отложить кисть, вдоволь налюбовавшись над тем, как «одна гадина пожирает другую». Когда это начнет портить аппетит и эстетический вкус, можно будет поставить точку или перевести революцию в вялотекущее, без острых (переперченных) ощущений, театральное действо. Можно придать «великой идее» и другую форму — снять длинный киносериал и показывать его домохозяйкам и гуттаперчевым мужчинам, убивающим время за телеэкраном. Вот уже несколько лет идет сериал «Минские соглашения», всем он порядком надоел, только не их авторам и кинопродюсерам — вино надо подавать слегка подогретым. Наконец, минский сериал анонсирован «нормандской четверкой», члены которой солидарны в вопросе украинского кризиса, но не делают ничего, чтобы снять последнюю серию и поставить точку или, напротив, делают всё, чтобы съёмки продолжались. Славный (для знатоков) украинский политический борщ давно прокис, но его изготовители продолжают кормить им зрителя, поскольку он украинский.

И это всё на фоне устойчивого снижения урожайности капусты и свеклы с одновременным охлаждением накала страстей вокруг революции самостийности и незалежности, когда «хунта» (назло московским стряпчим) превратилась в легитимное правительство, а о временах «Очакова и покорения Крыма» говорят только филологи в университетах Киева и Москвы! Всё течет, всё изменяется и в Содоме, но медленно. Минский сериал, возможно, когда-нибудь плавно перейдет в сирийский — и это, пожалуй, станет шагом вперед: один борщ, пусть и украинский, давно всем надоел, надо менять действие на сцене, но как это сделать без смены игроков и масок?

Куда хуже обстоят дела с коррупцией, в этом «проекте» «даль свободного романа» не только неразличима, но и обещает сохраниться на все времена, поскольку совсем уж неясно, кто с кем борется — государство с коррупцией или, наоборот, коррупция с государством? Вопрос не из простых. Головы коррупционеров, как во время стрелецкой казни, летят направо и налево, но число их, как прежде, растет, и ответить на вопрос, чья в этой кровопролитной схватке возьмет верх, вряд ли кто рискнет.

Такая же ситуация в борьбе (без оговорок) с бедностью. Жирные коты объявили войну исхудавшим мышам и пенсионерам. Разница в доходах бедных и богатых угрожающе повышается. Бедные смирились со своим положением, а богатые торжествуют и плодят себе подобных. Если в списке олигархов появляется еще одно имя, то примерно тысяча человек прибавляется к списку бедноты.

Люди живут в страхе лишиться последнего. Недавно правительство сообщило о минимальной зарплате, экономисты — все в один голос — объявили, что на эти деньги прожить невозможно. Средний россиянин знает об этом, ворчит, но ссориться с властью не будет — он привыкает довольствоваться малым: скудной едой, ветхой одеждой, старой квартиркой, на ремонт которой никогда не накопит денег.

Но страх остаётся. Люди, в особенности те 20 миллионов, оказавшиеся за чертой бедности, боятся умереть голодной смертью. И когда они получают крохотные пенсии, их души наполняются признательностью нынешней власти, потому что, сколько её ни ругай, она все-таки не даёт помереть, проявляет заботу, отводит от них костлявую руку голода. И так будет всегда. Не надо бояться. Минимальные зарплаты, пенсии и социальные пособия будут уменьшаться, но останутся. В объеме, чтобы как-то выжить и не думать о социальных протестах. Власти не планируют в России голодомор, поскольку прекрасно понимают, что от голода до бунта — полшага.